ПИСЬМА НАЧАЛЬНИКА РУССКОЙ ДУХОВНОЙ МИССИИ

АРХИМ. АНТОНИЯ (СИНКЕВИЧА)

ИЗ АММАННА, ТРАНС-ИОРДАНИЯ,

ПЕРВОИЕРАРХУ РПЗЦ МИТРОПОЛИТУ АНАСТАСИЮ[1].

1948—49 гг.

 

Ваше Блаженство,

«Ныне вем воистину, яко посла Бог ангела своего, и изъят мя от всего чаяния людей иудейских» (Деян. 12:11).

Вашими святыми молитвами Бог высвободил меня из плена после того, как я столько раз видел смерть. С помощью Красного креста нас перевезли из нашей Иерусалимской миссии через линию фронта на Масличную гору. <…>

Мы провели на той стороне 8 недель. В течение 28 дней Новый город обстреливали, ежедневно попадая в здание нашей Миссии. Однако главную опасность представляли собой не бомбежки, а агрессия, которой нас удивили про-советские элементы. <…>

Утром 1/14 мая, после Святого Причастия, я чувствовал в сердце совершеннейший мир, и даже пасхальную радость. Я вспомнил слова псалмопевца: «Не умру, но жив буду, и повем дела Господня» (Пс. 117:17). Становилось понятно, что англичане уходят из Иерусалима, и наша Миссия будет захвачена евреями. В 8 утра английские часовые еще стояли возле нашего здания, но соседние здания — почта и тюрьма — уже находились в руках израильской армии, и оттуда слышались шум и громкие крики. В 9 утра о. Василий покинул Миссию вместе с последними британскими солдатами. <…>

Мы ожидали смерти и смотрели, с какой стороны ворвутся новые хозяева. Почти сразу израильские солдаты ворвались на второй этаж, и мы слышали их шаги. Но в самой Миссии никто не появлялся целых два часа, и в это время мы чувствовали себя осужденными на смерть.

В 11:30, когда мы с пересохшими ртами стояли в коридоре Миссии, ворвались вооруженные солдаты, выломав дверь из соседнего помещения. Солдаты были нервно возбуждены и ожидали встретить сопротивление. Увидев монахов, они спросили, кто мы. Командующий офицер обратился ко мне по-английски: «Не бойтесь, мы пришли защитить Вас. Где здесь угловая комната?» Немедленно они расположились с автоматами, ручными гранатами и другим оружием в Вашей угловой комнате, в зале и в моем кабинете с телефоном. Постепенно они занимали все больше комнат в этой части Миссии, превращая ее в часть своего штаба. В течение первых нескольких дней, поскольку мы оказались на передовой, обстрелу подвергался каждый, кто выходил наружу или оказывался возле окон. <…>

Наше существование в Миссии было более чем угнетенным, поскольку мы чувствовали себя полу-воришками в собственном доме! Все происходило по команде израильтян, которые внешне обращались с нами в основном (но не всегда) с натянутой вежливостью. Мы не столько боялись артобстрела, сколько возможной мести, хотя обстрел был очень сильным.

В течение 28 дней Миссия подвергалась ежедневному артиллерийскому обстрелу ежечасно, днем и ночью. Наше здание получило от 100 до 200 прямых попаданий, и бесчисленное количество снарядов упало вокруг здания. О. Феофилакт был убит в своей келье в Миссии снарядом <…>. Мы похоронили его во время бомбежек без гроба, в небольшом садике возле малой церкви. О. Николай был ранен в руку осколком при входе в подвал, который он считал безопасной зоной. Снаряды не могли пробить толстые стены, но они иногда попадали через окна и двери. Практически не одна комната не осталась без повреждений. <…>

К счастью, у обеих церквей Миссии пострадали только крыши, а внутри все оставалось почти неповрежденным.

У нас были все основания полагать, что нам угрожает опасность от экстремистских просоветских элементов. Вот почему, во время самых сильных обстрелов мы с радостью осознавали, что никто не придет, чтобы взять нас. Миссия была занята отрядом Хагана — основной боевой организации израильской армии. Но экстремистские группы Игрун и Штерн заняли ближайшие здания. Их члены иногда появлялись в Миссии, особенно неприятно было, когда я увидел солдата, у которого на шлеме была советская звезда с серпом и молотом. <…>

 Большевики предпринимали несколько попыток заполучить нас. В одном очень характерном случае, прямо перед нашим арестом, пришел один хорошо известный большевик, представился и сказал, что, хотя он и говорит как большевик, но на самом деле он таковым не является, что он никогда не был членом партии, что в эти трудные времена мы все должны объединиться вокруг Церкви, и что даже неверующие, когда вокруг рвутся снаряды, «невольно крестятся» (при этом он неопределенно помахал рукой перед своим лицом, показывая тем самым, что сам он никогда не крестился). «Вы находитесь под домашним арестом. Ваша жизнь в опасности. Здесь есть экстремисты. В прошлом вы совершали ошибки. Про вас известно, что вы выдавали сертификаты Арабскому комитету. Я хочу познакомить вас с некоторыми влиятельными людьми. Завтра за вами пришлют машину». Я отказался от этого предложения под каким-то благовидным предлогом.

6 мая, в день Иова Многострадального, в Миссии был проведен обыск. Для нас это было тяжелым испытанием. Вооруженные до зубов люди приказали нам выйти из здания на 3 часа, предварительно обыскав меня. От нас потребовали все ключи, под угрозой, что иначе двери будут просто взломаны. Я попросил подтверждение, и мне показали поспешно написанную бумагу, где говорилось, что «любое сопротивление будет сурово наказываться». Однако вскоре стал ясно, что это представители Сил безопасности Хагана, а не обычные бандиты. <…>.

Через три часа меня пригласили одного. В кабинете было собрано множество наших папок, писем, договоров аренды и многие другие документы, касающиеся нашей недвижимости. Израильские солдаты очень нервничали, они сказали мне, что у них нет времени, поэтому они вынуждены забрать все это на 10 дней. Я попросил у них расписку. Они торопились, поэтому невозможно было составить полный список. Тогда я попросил их хотя бы пересчитать документы, и получил расписку на 78 договоров и других ценных бумаг. Среди бумаг я заметил свою переписку, касающуюся советской кампании против нашей Миссии. Также я увидел новую книгу о. Михаила «Каноническое положение Высшей Церковной Власти в СССР и за рубежом».

Производившие обыск уехали, а я старался не сломаться окончательно от этого тяжелого удара, хотя я чувствовал себя совсем раздавленным. Это были документы, которые я собирал в течение 15 лет. Мне приходилось ездить по всей Палестине и разыскать их по старым турецким архивам, прежде чем удалось найти регистрацию наших земель. Часть документов удалось получить после долгих судов; многие были получены согласно Земельному соглашению во время британского правления. В результате основная часть нашей собственности была зарегистрирована должным образом. Теперь казалось, что все эти усилия предприняты зря. <…> Потеря этих документов означала потерю собственности. <…>

 Прошло десять дней, но документы не возвращали. Я мало надеялся на это и боялся, что их передадут новому советскому консулу Ерасову, который, по сообщениям газет, скоро должен был приехать. Через две недели я отправил письмо в Силы безопасности Хагана. Ссылаясь на выданную мне расписку, я указывал, что земельные документы не могут представлять угрозу общественной безопасности; они принадлежат нам и представляют для Миссии большую ценность. Ответа не было. После этого я трижды ходил к военному коменданту и просил его вернуть нам документы, но это тоже было бесполезно. <…>

Далеко не всем удавалось получить разрешение на выезд с помощью Красного креста. Просто чудом наш запрос приняли. <…> С Божией помощью удалось починить разбитые израильтянами двери собора, спрятать ценные церковные вещи и сделать в Миссии все необходимые распоряжения. Но самым замечательным был возврат наших документов! Их принес тот же самый израильский солдат, который забирал их. Он извинился, что держал их полтора месяца вместо обещанных десяти дней. Я получил примерно то же число бумаг, что было забрано для досмотра, за исключением одного соглашения, касающегося части нашего дома на Яффа-роуд. Возможно, его вообще не было среди забиравшихся бумаг, но я уже не мог этого проверить. Также не хватало папок с бумагами, касающимися советской агрессии, новой книги о. Михаила и всех материалов, относящихся к новому закону, включая текст самого закона. Я оставил о. Мефодию значительный запас еды, некоторую сумму денег и удостоверение о том, что он является ответственным за здания и церкви. <…> Нам не разрешили взять с собой никакие из важных документов. Я взял немного одежды, небольшие вещи, около 40 духовных книг и две портативные печатные машинки. Представитель Хагана тщательно осмотрел наш багаж, изучив каждую из нескольких бывших с нами рукописей. За несколько минут до нашего отъезда по моей просьбе человек, отвечавший за осмотр багажа, неожиданно разрешил мне взять документы, касающиеся нашей собственности. Он осмотрел их и не позволил вывезти только несколько прилагавшихся к ним планов, которые остались в Миссии. С нами в машине вывозили нескольких арабских заключенных. Через окно мы впервые могли увидеть ужасные разрушения еврейской части Иерусалима — чистый, аккуратный город превратился в разбитое, разрушенное и грязное место, напоминавшее что угодно, но не город. Насколько мы могли видеть из окна медицинской машины, ни единого здания не осталось без повреждений. В крышах виднелись огромные дыры, а многие дома были полностью разрушены. <…>

Я подготовил этот отчет не без больших усилий. Во-первых, потому что из-за цензуры приходится писать по-английски, и во-вторых, потому что я чувствую большую слабость и изнеможение после всего пережитого, но, слава Богу, я не болен. <…>

Испрашивая Ваших молитв и пастырского благословения,

Остаюсь

Смиренный и преданный послушник Вашего Блаженства,

Архимандрит Антоний.

14/27 июля 1948 года.

 

* * *

Ваше Высокопреосвященство,

Блаженнейший и дорогой Владыко,

В первую неделю Пасхи из еврейской зоны Иерусалима к нам в Елеонский монастырь пришел наш иеродиакон Мефодий. Он производил впечатление совершенно истощенного человека, выглядел как скелет, говорил с большим трудом, в основном шепотом. Время от времени он останавливался и просил, чтобы его ненадолго оставили одного, чтобы он мог собраться с силами, так как он был очень уставшим. Кроме того, он не мог сидеть так, чтобы свет бил ему прямо в глаза. <…>

            Отец Мефодий рассказал нам о своем пребывании у евреев, и что летом 1948 года, когда вокруг Миссии еще взрывались снаряды, из Тель-Авива прибыл советский консул и потребовал, чтобы ему открыли собор. Отец Мефодий пошел к Израильскому военному коменданту (который располагался тогда в полицейском квартале, недалеко от Никольской ограды), надеясь получить от него какую-нибудь защиту. Но комендант приказал отцу Мефодию открыть собор и все келлии Миссии, чтобы их могли посетить советские представители. Последние немедленно начали искать документы. Отец Мефодий последовал за ними, чтобы проследить, что будет происходить дальше. Увидев его, советский консул схватил его за грудь и, сказав отцу Мефодию, что это не его дело, силой выволок его из кабинета. Потом документы погрузили на несколько машин, вместе с кое-какими другими вещами, и увезли их прочь, несмотря на серьезные возражения отца Мефодия. После обыска отец Мефодий снова запер двери, а советский консул опечатал несколько дверей, включая кабинет и келлии (в т. ч. келлию отца Василия). Обыск повторялся еще три раза. <…>

            В ноябре приехал советский архимандрит Леонид и протоиерей Владимир Елховский (последний уже отбыл в советскую Россию). Говорят, что архим. Леонид был настоятелем одной из Московских церквей. Перед тем, как он прибыл в Иерусалим, военный комендант вызвал отца Мефодия и предупредил его о назанчении нового «начальника» Миссии. Отец Мефодий ответил, что он не примет его и не отдаст ему ключи от Миссии, пока не получит подтверждения от Митрополита Анастасия.

Но отцу Мефодию пришлось встретиться с официальными представителями Москвы. Увидев отца Мефодия, советский архимандрит упрекнул его за то, что тот его не встретил:

— Вы же знали, что я приезжаю из Москвы?

— Митрополит Анастасий не написал мне о Вашем приезде.

            Несколько раз в течение следующих трех дней его просили отдать ключи от церквей, ризницы и других помещений, но он неизменно отказывался, его келью обыскали, взломали двери и ящики стола, но ключей не нашли. Под постоянным давлением отец Мефодий вынужден был наконец пообещать, что он отдаст ключи в том случае, если израильские власти потребуют этого от него напрямую. Поэтому он получил следующее письмо:

1/XII/48

ГОСУДАРСТВО ИЗРАИЛЬ

Временное правительство

Военный комендант

Иерусалим

 

            Господину иеродиакону Мефодию.

            Здесь.

Настоящим предлагаем Вам передать ключи и все другие вещи Русской Духовной Миссии представителям православной церкви, прибывшим из Москвы, каковыми являются архимандрит Леонид и священник о. Владимир.

Печать, подпись.

 

            После этого отец Мефодий вынужден был передать ключи в обмен на расписку, подписанную о. Владимиром Елховским. После этого он был заперт в своей келлии вместе с отцом Никифором. Им выдали письменные «правила» военного коменданта, запрещавшие упоминать мое имя, говорить об арабах, выходить куда-либо за пределы маленького примыкающего дворика, где находился туалет, и покидать келлии после заката. Возле их келии поставили израильского полицейского, который оставался там день и ночь. <...>

Арест длился около четырех недель, за это время советский архимандрит, вместе с отцом Мелетием, господином Самарским (экс-секретарем Православного Палестинского общества) и еще тремя русскими из Иерусалима, поступившими на службу к большевикам, много раз давили на отца Мефодия, пытаясь заставить его признать советского архимандрита и сослужить с ним. Отец Мефодий постоянно напоминал им о своей присяге и повторял, что он согласится на все, если получит письменное распоряжение от Вашего Высокопреосвященства. Этот ответ чрезвычайно раздражал новых хозяев Миссии. Архимандрит Леонид пытался убедить отца Мефодия, что его присяга ничего не значит, потому что Вы, Ваше Высокопреосвященство, и я взяли эту присягу «нелегально», т. е. вопреки правилам рукоположения, и что в советской церкви клирики, не будучи связаны присягами, могут переезжать в любое место по своему выбору, что не практикуется в Зарубежной Церкви. Большевики угрожали отцу Мефодию смертью за его верность мне. Отец Мелетий уверял его, что отец Леонид — «хороший и смиренный». Они также предложили ему ежемесячную зарплату в 20 фунтов, если он перейдет на их сторону.

Военный комендант также вызвал отца Мефодия и предложил ему сослужить с советскими клириками. Беседа шла на русском языке. Батюшка продолжал отказываться что-либо менять, если он не получит от Вас письменного указания. Тогда военный комендант предложил ему должность управляющего имуществом в Яффе и Хайфе. Отец Мефодий опять ответил, что он готов послушаться только после прямого указания от Митрополита Анастасия. Военный комендант больше не настаивал, но попросил отца Мефодия оставить Миссию и переехать в Катамон в течение 24 часов.

— Что плохого я Вам сделал, что Вы высылаете меня из Миссии?

— Ничего плохого Вы нам не сделали, но это требование верховных властей Москвы.

— Значит, Вы подчиняетесь московским властям, а не израильским?

— Вовсе нет, мы подчиняемся сами себе, но российская собственность находится под советским управлением. <…>

Через три месяца отец Мефодий получил разрешение посетить перед Великим Постом Горненский монастырь, чтобы посмотреть, что там происходит. Одна сестра-румынка сказала ему там, что, кажется, все сестры признали советских клириков, ходят в церковь и причащаются. Они получают ежемесячное вознаграждение в 4 фунта на том условии, что они регулярно ходят в церковь и признают советское управление.

Каково настроение некоторых из этих сестер (а может и большинства из них) видно из письма одной монахини (Пелагеи Муравьевой) подруге из Елеонского монастыря. Она пишет: «Все здесь хорошо, подвозится вода. Но я была бы счастлива, если бы меня утопили в цистерне, и не могу простить себе, что не выехала, когда еще можно было уехать». Пожилые женщины (бывшие паломницы) тоже обязаны посещать советскую церковь, иначе их оставят без вспоможения. Пять из них составляют исключение: Анисия, Ирина, Мария (приехавшая из советской России), Анастасия Нестерова и Ольга Степанова. Две последние полностью оставили советскую церковь, а три остальные ходят в церковь и получают «антидор» (чтобы не потерять вспоможение), но не причащаются. <…>

Пока отец Мефодий находился в Катамоне, к нему пришли 3 большевика и принесли ему новое приглашение от советского архимандрита вступить с ним в литургическое общение. Отец Мефодий опять сослался на необходимость Вашего письменного приказа. Тогда они сказали ему, что Вы уже примирились с советским патриархом и сейчас находитесь в Москве. Отец Мефодий ответил, что он поверит этому только когда получит Ваше письмо из Москвы. Посетители сказали: «Сейчас оттуда невозможно написать». Отец Мефодий ответил: «Как так может быть? Вы же сказали, что сейчас там полная свобода!» Тогда гости пообещали, что отец Мефодий станет священником или даже архимандритом. Отец Мефодий отказался это слушать, и они спросили, что от его имени передать отцу Леониду. «Скажите ему, что я сделаю то, что скажет мне Митрополит Анастасий». Тогда три этих человека сказали ему: «Ну, мы тебе кое-что покажем», и они подняли его высоко вверх. Отец Мефодий подумал, что его бросят на землю и он умрет, потому что он был очень слаб и болен. Он позвал на помощь, и его услышал сосед. Большевики испугались и убежали. <…>

Отец Мефодий отказался идти в израильский госпиталь, отказывается и от немецкого госпиталя. Он говорит, что здесь, на Елеоне, он очень счастлив. Думаю, он скоро поправится. <…>

Прошу Ваших святых молитв и благословения,

Остаюсь Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник,

Архимандрит Антоний