Татьяна Сенина

«Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв»

Церковное возрождение в России: пути истинные и ложные

 

Начнем с библиографии.

В издательстве «Летний сад» под редакцией проф. Киммо Каариайнена (Университет Хельсинки) и проф. Дмитрия Фурмана (Институт Европы РАН) вышла книга, достойная, на наш взгляд, пристального внимания со стороны православных: Старые церкви, новые верующие. Религия в массовом сознании постсоветской России. Москва—С.-Петербург, 2000 (248 стр.). книга подводит итог исследовательскому проекту «Религия и ценности после падения коммунизма», работа над которым велась в 1991—1999 гг. Проект является частью большой исследовательской программы по изучению России и Восточной Европы.

«Целями данного проекта, — пишут авторы, — было изучение:

1. Трансформации ценностей и отношения к религии в российском мировом сознании в посткоммунистическую эпоху.

2. Ценностей и отношения к религии российской элиты.

3. Отношения к религии и ценностей этнических меньшинств в России.

4. Новых религиозных движений в России.

5. Роль религии в общественно-политической жизни России.

Основным инструментом изучения было проведение всероссийских опросов (в 1991, 1993, 1996 и 1999 годах)… Опросы проводились методом личных интервью и охватывали от 1500 до 2000 человек. Опросы методом интервью проводились также в 1998 году среди российской элиты… Кроме опросов использовались, разумеется, и другие методы работы».[1]

Книга разделена на 8 глав: 1) «Религиозность в России в 90-е годы», 2) «Религия и политика в массовом русском сознании», 3) «Религия и ценностные ориентации российской элиты», 4) «Религиозная тема в российских масс-медиа (энтропия, симфония, идеократия)», 5) «Новые религиозные движения в России 1990-х годов», 6) «Взаимоотношения между церковью и государством и религиозное законодательство в России в 1990-е годы», 7) «Татары и русские — верующие и неверующие, старые и молодые», 8) «Массовое сознание русских и их религиозность в условиях национального меньшинства (русские в современной Эстонии)». Каждая глава иллюстрирована большим количеством таблиц, наглядно отражающих результаты проводившихся опросов.

Особенный интерес представляют первые три главы. Авторы считают, что развитие отношения к религии в России в течение последних веков напоминает движение маятника: от «высшей точки» всеобщей религиозности средних веков — к возникновению со времен Петра I разных форм масонского и вольтерианского свободомыслия и в результате постепенному размыванию и отступлению этой общей религиозности — затем к появлению в XIX в. первых сознательных атеистов (Писарев, Чернышевский, Добролюбов и др.) и распространению в кругах интеллигенции разного рода материалистических и позитивистских философий — и далее к распространению в конце XIX в. мощных целостных антирелигиозных философских систем вроде марксизма, выдвигающих свои планы достижения идеального общества и земного счастья. Таким образом, «маятник» религиозности неуклонно двигался вниз.

«До поры до времени, однако, — пишут авторы, — официальная церковь и российское самодержавие могли утешать себя тем, что безбожие — явление специфически интеллигентское, а простой народ все равно глубоко религиозен и православен. “Момент истины” наступает с революциями 1905 и 1917 годов, показавшими, до какой степени российский “православный монолит” был подточен изнутри». {8}

Этот вывод светских ученых вполне согласуется с наблюдениями святителя Игнатия (Брянчанинова), сделанными еще в середине XIX в.: «…Христианство, как Дух, неприметным образом для суетящейся и служащей мiру толпы, очень приметным образом для внимающих себе, удаляется из среды человечества, предоставляя его падению его. …Проехал я довольно пространства, видел людей набожных посреди мiра и в монастырях. Эти люди ныне крайне редки и то с весьма малым знанием, а иные со смешанными понятиями… Оскудело истинное духовное знание и духовные наставники. …Какое Христианское образование найдем в России? В простом народе наиболее излишнюю, скрупулезную привязанность ко всему вещественному, к форме, — от чего родились расколы; — недостаток, крайний недостаток в познаниях и ощущениях духовных. Этот же недостаток в обществе образованном: к нему присоединяется небрежение к форме, странно соединенное с врожденным, усвоившемся уродливым уважением к этой же самой форме. — Вы встречаете человека образованного нынешним образованием, заимствованным из развращенной Европы, умеющего расшаркаться, извернуться, быть ловким на бале, в дипломатическом салоне, имеющего о всех предметах кое-какой, свой, по большей части бестолковый толк; — Вы находите в нем по отношению к религии неверие, скептицизм, и внезапно, радом возле философского скептицизма Европы грубое суеверие, предрассудок глупый и смешной избы русской; он ни за что не сядет тринадцатым за стол, …оплевывается на все стороны при встрече с попом или монахом. …Где же вера чистая, святая?[2] …Судя по духу времени и по брожению умов, должно полагать, что здание Церкви, которое колеблется уже давно, поколеблется страшно и быстро. …Что посеют, то и пожнут! Что посеяли, то и жнут!»[3]

Приведя в начале нашей статьи эти высказывания свт. Игнатия, далее мы попытаемся, уже на основе современных социологических исследований настроений «новых верующих», а также некоторых собственных наблюдений, ответить на вопрос: далеко ли ушло по качеству нынешнее «религиозное возрождение» и вообще настроения большинства верующих и неверующих людей в России от того состояния религиозности, которое свт. Игнатий считал плачевным ее упадком? Другой важный вопрос, тесно связанный с первым: на каких путях следует искать истинного церковного возрождения?

 

1.         Миф о «религиозном возрождении России»

 

от «общества, свободного от религии» к «обществу всеобщего православия»

 

«Революция 1917 года, — пишут авторы книги «Старые церкви…», — явилась триумфом атеистической марксистско-ленинской идеологии, приступившей к систематическому и планомерному уничтожению старой религии — православия. …В 30-е годы могло казаться, что дело идет к тому, что скоро в СССР вообще не останется ни церковной организации, ни верующих.

Однако постепенно “мессианский” дух новой марксистской религии и ее преследование старой стали ослабевать. …Вместе с ослаблением атеистического гонения появляются и первые признаки того, что “маятник” массового сознания начал движение в обратном направлении — снова к религии.

Как и при первом ходе “маятника”, первые заметные признаки его обратного движения — обращение в “противоположной официальной” веру отдельных представителей интеллигенции — А. Синявского, А. Солженицына, С. Аверинцева и других “функциональных эквивалентов” Чернышевского и Добролюбова при первом движении. В интеллигентских кругах в 70—80-е годы проявлять интерес и уважение к религии (или даже просто религиозность) стало так же модно, как в 60-е годы прошлого века были модны естественнонаучные опыты и материалистические философы.

Что происходит в этот период в массовом народном сознании? Восстановить реальную картину… крайне сложно. Опросам доверять нельзя — и не только потому, что социологи опасались получить такие результаты, какие не понравились бы начальству, но и потому, что ответы респондентов в громадной мере были обусловлены конформизмом и глубоко укоренившимися страхами или просто были бездумным механическим повторением принятых стереотипов (не исключено, что если бы перед революцией 1917 года в России был проведен опрос об отношении к религии, более 90 % заявили бы, что они верующие и православные)». {8–9}

По данным опросов 1979—1981 гг. верующих в Бога среди лиц 18—25 лет было 1,7 %, 26—30 лет — 1,4 %, 31—34 года — 2,7 %, 41—50 лет — 4,8 %, 51—60 лет — 10 %, 61—70 лет — 22,1 %, 71—80 лет — 35,3 %, старше 80 лет — 40,2 %. Однако, по данным, полученным авторами книги в результате опроса 1999 года, получается другая картина: при ответе респондентов на вопрос, верующими или атеистами были их родители, результат опроса показал, что

«атеистов в советские годы, в которые жили подавляющее большинство родителей опрошенных, было явное и даже незначительное меньшинство, а верующих — на порядок больше, чем это демонстрируют опросы советской эпохи» {9}:

в целом получилось, что мать была верующая у 51 % опрошенных (атеистка — у 3 %), отец — верующий у 24 % (соответственно атеист — у 10 %), бабушка верующая — у 63 % (атеистка у 1 %), дедушка соответственно — 38 % и 3 %. {10, табл. 1.1}

«Разумеется, доверять теперешним ответам надо с почти такой же осторожностью, что и ответам в советских опросах. Во-первых, респонденты могут иметь в виду мировоззрение родителей уже после революции 1991—1993 гг., когда произошел массовый исход из “атеистов”… Во-вторых, поскольку религия сейчас снова “в чести”, люди могут в соответствии с новыми представлениями о “должном” и “приличном” представлять и изображать своих родителей более религиозными, чем они были на самом деле. Какие-то мельчайшие и поверхностные проявления религиозности родителей при этом могут превращаться в сознании их детей в “веру”. Однако все же эти данные свидетельствуют о том, что атеистический марксизм-ленинизм не смог стать такой же “общенародной” верой, какой в средние века было православие». {9–10}

Но означает ли этот «поворот к религии», что в России действительно становится значительно больше по-настоящему верующих? Авторы книги наглядно показывают, что в наше время православность стала таким же идеологическим штампом, каким раньше был атеизм, от «общества, свободного от религии» Россия перешла к «обществу всеобщего православия» {11} — однако верующих при этом стало не намного больше.

«Самые драматические перемены произошли в сфере оценки религии и ее значения, где сейчас мы можем констатировать наличие “прорелигиозного” и “проправославного” консенсуса, охватывающего подавляющее большинство русских. Этот консенсус хорошо виден в оценке разных религий». {11}

Надо заметить, что проводившие опрос не совсем правильно его организовали, т. к. получилось, что Православие и Русская Православная Церковь за рубежом соотносятся между собою так же, как, например, Православие и буддизм. Впрочем, для авторов книги «Православие» — это прежде всего официальная Московская патриархия, которую они везде называют «РПЦ», и которая, в общем, для них является единственной представительницей традиционного православия в России. Однако, с другой стороны, подобная постановка вопроса позволяет, на основе результатов опросов, лучше понять, что за люди являются основными прихожанами МП и во что они веруют.

На основе данных опросов исследователи делают вывод, что

«“проправославный” консенсус охватывает представителей всех мировоззренческих групп. Среди верующих “хорошо” и “очень хорошо” относятся к православию 98 %, колеблющихся — тоже 98 %, неверующих — 85 %, атеистов — 84 %… Это — действительно общенациональный консенсус». {11–12}

 

Природа российского «проправославного» консенсуса

 

Однако, радоваться рано.

«Иерархия отношений к разным религиям позволяет, на наш взгляд, — продолжают авторы, — лучше понять природу господствующих “проправославных” настроений. Легко заметить, что это отнюдь не иерархия религиозной близости к православию. Отношение к буддистам, например, лучше, чем отношение к христианам баптистам и даже чем к православным старообрядцам. Что же это за иерархия? На наш взгляд, в основе ее лежит представление о православии как общерусской религии, в соответствии с которым лучше оцениваются те религии, которые, как бы далеки от православия они ни были, являются традиционными религиями других национальностей и не ведут пропаганду среди русских. Самые “плохие” религии — это религии, новые для России и активные. “Проправославный” консенсус — это консенсус в положительной оценке национального прошлого, традиции, самобытности и стабильности, можно даже сказать, неподвижности в религиозной сфере, которую “плохие” религии подрывают». {13}

Итак, положительная оценка православия большинством граждан России есть не что иное, как выражение филетизма: православие хорошо вовсе не потому, что оно содержит Истину Веры, а потому, что оно — «историческая религия» для России — «русский должен быть православным». Естественно, при таких основаниях серьезное отношение к вере и поиски истины отходят далеко на задний план. Истина и «историчность» — далеко не всегда одно и то же. Например, первых христиан язычники обвиняли именно в том, что они «изменили отеческим богам», отвергли «историческую религию» и проповедуют какого-то «чужого» Бога…

В примечании исследователи добавляют:

«Природа этого консенсуса видна, на наш взгляд, и в выборе респондентами характеристик православия. Хорошие характеристики безоговорочно преобладают. Однако разные хорошие характеристики выбираются с разной частотой. Так, безоговорочно согласны с определением РПЦ как “миролюбивой” 57 % (с противоположной характеристикой “воинственная” — только 1 %), “человечной” — 47 %, “близкой к людям” — 43 %. Эпитеты же, связанные с активностью, устремлением в будущее, выбираются значительно реже. Характеристику “прогрессивная” безоговорочно выбрали 24 % (“реакционная” — 5 %), “развивающаяся” — 23 % (“стагнирующая” — 6 %), “политически активная” — 14 % (“политически пассивная” — 9 %), “способствующая развитию культуры” — 17 % (“препятствующая развитию культуры” — 2 %), “способствующая развитию демократии” — 17 % (“препятствующая” — 3 %).

При сопоставлении колоссальных цифр, характеризующих хорошее отношение русских к православию, и относительно скромных цифр, характеризующих оценку его “прогрессивности” и активности, возникает естественный вопрос: относятся ли русские так хорошо к православию несмотря на то, что имеют сомнения в его прогрессивности, или, наоборот, потому что имеют такие сомнения, потому что активность, устремленность в будущее совсем не то, что им нужно от религии. На наш взгляд, “потому что” — ответ более правильный». {46, прим. 5}

Однако, если учесть, как это показывают авторы в дальнейшем, что процент действительно верующих и посещающих церковь среди опрошенных очень мал, очевидно, что вышеприведенные оценки деятельности МП исходят от людей в принципе нецерковных, т. е. это оценка деятельности церкви глазами мiра сего. И мы видим, что людям мiра сего больше всего нравится в деятельности МП ее «миролюбивость» (которая, в частности, выливается в «братские отношения» с еретиками и представителями других религий), «человечность» (т. е. потакание людским слабостям и порокам[4]) и «близость к людям» (которая в наше время выражается более всего в бесконечном крещении всех подряд, даже заведомых безбожников; венчании практически неверующих пар, приходящих венчаться из каких-нибудь суеверных или тщеславных соображений; исполнении всевозможных треб, которым заказывающие их приписывают некое «магическое» действие; освящении всего, чего угодно — начиная с икон и «охранных поясов» и кончая машинами, офисами, кольцами, кулонами «от сглаза» и т. п.)…

«Иерархия доверия и недоверия к разным институтам, — замечают далее авторы, — …очень многое говорит о русском массовом сознании. Самое большое недоверие испытывают русские к самым демократическим институтам, состав и деятельность которых наиболее зависит от самого народа, — к Думе и партиям. Напротив, наибольшее доверие — к институтам, наименее зависимым от рядового человека, — к РПЦ и армии». {46, прим. 6}

Так, РПЦ-МП «очень доверяют» 23 %, «доверяют» 46 %, «не доверяют» — 11 %, и «совсем не доверяют» — 7 %; армии — соответственно 9, 43, 26 и 12 %; СМИ — 3, 37, 35 и 18 %; профсоюзам — 6, 27, 29 и 24 %; правительству — 2, 23, 36 и 32 %, Думе — 2, 13, 40 и 38 %, политическим партиям — 1, 7, 39 и 34 %. {14, табл. 1.4} Итак,

 «Русская Православная церковь (РПЦ) резко выделяется… по степени доверия к ней среди всех общественных и государственных институтов.

В отличие от доверия к другим институтам (вернее, недоверия, ибо степень доверия русских к различным общественным институтам поразительно мала), доверие к РПЦ — “идеологическое”, ибо …реально только самый небольшой процент русских как-то контактировал с РПЦ как с институтом. Это — прямое выражение возникшего в российском обществе “проправославного” консенсуса.[5]

Громадное “идеологическое” доверие к РПЦ (с которой русские реально не сталкиваются[6]) и громадное недоверие к другим институтам (тем, которые известны им значительно лучше) объясняют и иногда удивляющие западных наблюдателей проявления официальной и показной религиозности и утрированного и демонстративного почтения к Патриарху и другим церковным иерархам у российских политиков, чаще всего явно неверующих. Близость к церкви как бы “освящает” не пользующиеся доверием институты и политиков, их представляющих, церковь как бы передает им частичку своего авторитета.[7] И ясно, что в современной России политик должен быть очень храбрым и честным человеком, чтобы выступить против позиции и интересов церкви или хотя бы просто заявить о своем неверии». {13–14}

 

Во что верит «православный русский народ»?

 

Далее авторы пытаются выяснить, что же сейчас скрывается под выражением «православный русский народ»:

«…мы можем видеть тесную связь в современном русском сознании православия и национальной идентичности.

…В советское время слово “русский” было очень близко по значению слову “советский” и подразумевало как совершенно очевидное своеобразие, так и характеристики, которые могут являться предметом гордости, придавать этому своеобразию ценность (первое в мире социалистическое государство, бесплатное образование и медицина, великая военная держава… и т. д.). Сейчас все это рухнуло, и русские оказываются в ситуации, когда не совсем ясно, в чем “русскость” заключается, и главное — в чем ее ценность. …И здесь на помощь приходит православие, — не столько как религия, сколько как символ русского своеобразия,[8] как что-то, что может быть с гордостью противопоставлено другим, и ценность чего эти другие тоже в какой-то мере признают.

В силу этого в полном противоречии с “нормальной” логикой и прямым значением терминов в современной России понятие “православный” не является частью более широкого понятия “верующий”, а, скорее, наоборот — понятие “верующий” является частью понятия “православный”.

…для части современных русских можно быть приверженцем определенного вероучения, не будучи верующим. …“Православными” оказываются и многие неверующие, и даже атеисты (по формуле белорусского президента А. Лукашенко: “Я — православный атеист”).

В 1999 году …приверженцами православия назвали себя уже 82 % русских респондентов (3 % назвали себя неверующими и 13 % — “не знают”). Таким образом, православных оказалось значительно больше, чем верующих (42 %). Православными назвали себя 98 % верующих, 90 % колеблющихся, 50 % неверующих и 42 % атеистов.

82 % русских, считающих себя православными, — это, конечно, громадное достижение церкви, если оценивать ее деятельность цифрами. Но ясно, что такое “идеологическое” православие имеет лишь очень косвенное отношение к религиозной вере». {15–16}

Действительно, это справедливо: «идеологическая» поддержка православия не избавит от вечного осуждения ни атеиста, ни неверующего, ни такого верующего, который не живет церковной жизнью, а только иногда заходит в храм ставить свечи, ни даже верующего, который иногда исповедуется и причащается, но при этом в повседневной жизни не отстает от каких-то тяжких страстей и пороков.

Мы оставляем здесь в стороне вопрос о том, что большинство нынешних верующих в России считают Церковью еретическую МП.

Народные настроения можно проиллюстрировать и таким примером из жизни. Женщина из тех, кто торгует на улице всякой всячиной, на вопрос «почем?» отвечает: «Столько-то, солнышко православное! Я считаю, что кто в платочках, — все православные! В храм ходить — это так интеллигентно!» Очевидно, что если эта женщина под старость лет и наденет платочек и «интеллигентно» придет в храм, — реальная ее вера будет страшно далека от того Православия, которому учили святые отцы. Конечно, если бы в храме ей объяснили, в чем оно состоит, то со временем, живя церковной жизнью, она могла бы приобрести правильные понятия о вере и жизни по ней; но в современной МП этому Православию не учат, и несчастные приходящие чаще всего остаются при своих прежних понятиях, приобретающих лишь легкий «православный» налет, либо, расставаясь с какими-то прошлыми суевериями, взамен приобретают новые, «церковные». Вероятность же, что женщина с такими понятиями о православности и о посещении храма будет утруждать себя поисками именно храма Истинной Церкви, — ничтожно мала.

Во что же, согласно социологическим опросам, верят эти 82 % «православных»?

«…Удельный вес в населении тех, кто верит в Бога, резко выше удельного веса тех, кто верит в различные идеи и догматы, в православном и общехристианском учении неразрывно связанные с верой в Бога». {17}

Среди поразительных данных этой таблицы отметим хотя бы то, что из 61 % верующих в Бога только 10 % верят в воскресение мертвых; следовательно, по слову Апостола Павла, вера остальных 51 % напрасна: «аще воскресения мертвых несть, то ни Христос воста. Аще же Христос не воста, тще убо проповедание наше, тща и вера ваша» (I Кор. 15, 13–14). Зато из тех же верующих в Бога гораздо большее число верует в переселение душ, а еще больше — в астрологию, магию и колдовство. Такая «вера» наводит на мысли не о православии, а скорее — о язычестве.

Эту несообразность отмечают и исследователи:

«…очень важная черта современной русской религиозности — это громадное распространение разных нехристианских религиозных и парарелигиозных идей, вера в которые в настоящее время более распространена, чем вера в основные элементы христианского вероучения.

…Вера в Бога, которая легко сочетается с верой в колдовство и магию и плохо — с верой в загробную жизнь, очень мало говорит о реальном содержании сознания, ибо одно и то же слово “Бог” может означать …едва ли не все, что угодно». {17–18}

Из дальнейших опросов выясняется, что верующих «в Бога, с которым человек может установить личные отношение», т. е. понимающих Бога по-христиански (что, однако, еще не равно православию) — только 18 %; 38 % считают, что «есть что-то вроде Духа или жизненной силы», 21 % — «не знают», а 16 % считают, что «нет никакого Бога, Духа или жизненной силы». {18}[9]

«Перейдя от цифр, характеризующих отношение к религии, к цифрам, характеризующим собственно религиозность, мы сразу же спускаемся на уровень… более низкий. Наш “Маятник” достиг предельной позиции в том, что касается положительной оценки церкви, несколько меньшей — в неопределенной самоидентификации как православных и еще меньшей — в цифрах, характеризующих “веру в Бога”. Когда же мы пытаемся “нащупать” более или менее определенную православную христианскую веру, мы переходим в область уже очень небольших цифр, где движение нашего “маятника” становится почти незаметным». {18}

По данным опросов,

«число лиц, называющих себя верующими, не совпадает с числом лиц, дающих ответ “да” на вопрос: “Верите ли вы в Бога?” — оно всегда меньше. Самоидентификация как верующих в глазах респондентов — нечто более серьезное, чем просто сказать, что ты веришь в Бога».

В ритме роста числа верующих наблюдался «резкий рост с 1991 по 1993 год…, “стабилизация” в 1993—1996 гг. и новый рост с 1996 по 1999 год». Что касается атеистов, то их процент «упал “катастрофически” — с 35 % до 5 %. Но далее он стабильно держится на этом уровне». {19} Это объясняется тем, что «в 1991 году называть себя атеистом стало уже немного “неприлично”, массовый конформистский атеизм распался» и его представители предпочитают теперь называть себя «неверующими» или «колеблющимися». Однако, атеисты не исчезают совсем.

«На наш взгляд, — говорят исследователи, — с атеистами происходит то, что обычно бывает при массовых колебаниях народного сознания и что происходило с верующими при первом движении нашего “маятника”.

Массовая формальная православная религиозность распалась в период революции 1917 года как карточный домик, и если бы она продолжала исчезать и далее теми же темпами, то к 40-м годам в России не должно было остаться ни одного верующего. Но на деле все было далеко не так. Масса формальных, конформистских приверженцев легко и быстро покидает потерпевшую поражение идеологию. Но всегда существует небольшое, действительно преданное ей меньшинство, для которого изменить свою самоидентификацию, свою идейную принадлежность очень трудно. И те верующие, которые сохранили веру в революционный период, в массе своей так и прожили верующими до конца своих дней. Никакие усилия атеистической пропаганды уже ничего с ними поделать не могли.

Нечто похожее, на наш взгляд, происходит с атеистами при втором ударе “маятника”. Конформистские атеисты “ушли из атеизма” в 1989—1992 гг., остались “твердые”, выдержавшие самый мощный натиск религиозной волны…» {20}

К этому наблюдению можно добавить, что немалый процент твердых верующих, оставшихся после революции, был просто физически уничтожен в годы гонений, нынешних же атеистов никто не уничтожает, поэтому все же можно думать, что «неконформистских» верующих было в свое время больше, чем сейчас «твердых» атеистов. Впрочем, это и естественно: Россия была православной 10 веков, а атеистической — только 70 лет. Но столь быстрое и огромное падение веры после революции объясняется, конечно, тем, что ее мало оставалось в народе уже задолго до 1917 года. И в любом случае, как до революции, так и в настоящее время, большинству людей просто все равно, во что верить — они просто держат «нос по ветру».

 

«Вера без дел мертва есть»

 

Далее исследователи обращаются к вопросу о том, «в какой мере утверждения о вере в Бога и идентификация себя как верующего действительно что-то значит». Согласно опросу 1999 года, считают, что «Бог скорее не важен» 51 % опрошенных, что Он «скорее важен» — 45 %; что «религия не важна» — 56 %, что важна — 42 %.

«Посмотрим теперь, как эти утверждения и вера претворяются в дела, — говорят исследователи. — начнем с самого простого дела, требующего минимальных усилий, — с посещения церкви». {21}

Далее приводится следующая таблица:

 «Посещение церквей раз в месяц — нормальное общепринятое в социологии религии измерение религиозности, и по этому измерению Россия находится на одном из последних мест в Европе и мире.[10] Более того (и это значительно более важно[11]), никакого роста регулярного посещения церквей за весь этот период “религиозного возрождения России” вообще не произошло, несмотря на то, что с открытием громадного числа новых и восстановления старых церквей теперь ходить в церковь стало намного легче. Выросло, и то не намного, лишь число тех, кто посещает церковь несколько раз в году». {21–22}

«Вера без дел мертва есть» (Иак. 2, 26). Итак, при «проверке делами» выясняется, что «православный русский народ» в отношении веры оказывается гораздо более «мертвым», чем народ «безбожного и заевшегося Запада». Конечно, мы не хотим сказать, что западные люди, часто посещающие храмы, непременно являются глубоко верующими. Однако, им видимо все-таки не лень туда ходить, пусть это даже делается просто для того, чтобы «соблюсти приличия». Что же касается мусульман, то они действительно гораздо религиознее и ревностнее большинства нынешних христиан.

Приводимая далее исследователями таблица показывает динамику ответов в 1999 г. на вопрос «Как часто Вы молитесь?»: «часто» — 15 %, «иногда» — 12 %, «очень редко» — 9 %, «только в критических ситуациях» — 16 %, «никогда» — 44 %, «не знаю» — 3 %. Итак, почти половина опрошенных не молится никогда, а большая часть молящихся делает это только в критических ситуациях, когда что-нибудь случается. Очевидно, что у последних отношение к Богу чисто потребительское: «дай» и «помоги» — в мiрских делах, а отнюдь не в чем-либо духовном. Строго говоря, для этого не нужно обязательно верить в православного Бога. Такие «религиозные потребители» ходят именно в православный храм со своими прошениями и считают себя верующими православно, в общем, только потому, что именно православие «исторично» для России. Живи они где-то в другом месте, с другими «историческими корнями» — они ходили бы в костел или в мечеть.

«Еще более печальную для РПЦ картину дают ответы на вопрос о причащении», — такой вывод делают далее исследователи. Из приводимой ими таблицы {23} видно, что из всех опрошенных в 1999 г. на вопрос: «Принимали ли Вы когда-либо Святое причастие?» — ответили «никогда» 53 % (при этом из опрошенных мужчин — 58 %, из женщин — 48 %), «когда-то в детстве» — 17 %, «несколько лет назад» — 12 %, «год назад» — 5 %, «меньше года назад» — 4 %, «месяц назад» — 2 %, «меньше месяца назад» — 2 %, «не знаю» — 6 %. Мужчины менее церковны, чем женщины; лица старше 60 лет причащаются чаще, чем те, кому еще нет 30 (среди лиц моложе 30 лет никогда не причащались 65 %, ответ «месяц назад» — 0 %, «меньше месяца назад» — 1 %, тогда как у лиц старше 60 — соответственно 39, 4 и 3 %).

Очевидно, что ни о какой реальной вере и христианской жизни людей, которые не причащались никогда или причащались несколько лет назад, речи быть не может. В дореволюционной России, когда «общественные приличия» требовали «исполнения религиозного долга» хотя бы раз в год, процент причащавшихся «год назад» или «меньше года назад» безусловно был бы выше (а вот процент причащавшихся «месяц назад», думается, был бы выше не намного, особенно если опрос проводился бы перед началом очередного поста). в настоящее время «общественные приличия» требуют просто положительного отношения к религии и православию, но не требуют причащения раз в год или относительно частого посещения храма — и никто храмы не посещает и не причащается. Если бы эти требования входили в понятия «общественных приличий», вероятно, процент ежегодно причащающихся повысился бы, но это вряд ли было бы свидетельством более глубокой и осознанной веры.

Исследование продолжается:

«полностью соблюдали пост[12] в 1996 году 4 %, в 1999 — те же 4 %. В 1996 году 69 % заявили, что “практически никогда” не читают Библию. В 1999 году …44 % сказали, что никогда не раскрывали ее.[13]

Только 1 % (!) опрошенных (и только 3 % верующих) сказали в 1999 году, что они часто общаются со священником, 1 % (3 %) — что они общаются с ним иногда, 4 % (7 %) — очень редко, 13 % (24 %) — в особых ситуациях, таких как похороны, крещение и т. д., и 79 % (61 %) — никогда.

Как только мы перешли с уровня слов на уровень дел, движение нашего “маятника” стало едва заметным. “Положительное отношение” к церкви оказывается практически не способным перейти в веру, хоть в какой-то мере подкрепленную делами.

…по мере перехода с уровня “хорошего отношения к РПЦ” на уровень сначала чисто “словесной” веры в Бога, а затем — на уровень претворения этой веры в какие-то, пусть самые минимальные, дела, признаки “религиозного возрождения” становятся все менее заметными, а “пустота”, “несерьезность” новых самоидентификаций как “верующих” и “православных” все очевидней. Поэтому мы постарались вычленить категорию лиц, которых мы с большей или меньшей обоснованностью можем считать действительно верующими.

Для этого мы отобрали группу лиц, которые: 1) идентифицируют себя как верующих; 2) верят в Бога, с которым можно вступить в личные отношения (а не “жизненную силу”); 3) считают себя православными и 4) или а) посещают церковь не реже раза в месяц, или б) часто молятся. Таких людей оказалось в 1996 году 6 %, в 1999 году — 7 %.

Мы отлично понимаем, что наши критерии вычленения “настоящих” традиционных православных верующих не строги. …Если же мы чуть ужесточим критерии и к нашим четырем добавим, например, регулярное причащение, или соблюдение поста, или прочтение хотя бы один раз хотя бы одного Нового Завета, или отсутствие веры в астрологию и переселение душ[14], группа традиционных верующих вообще “исчезнет”. Такие верующие, разумеется, есть, но статистически они — бесконечно малая величина, не улавлимая грубыми средствами измерения, — в процентах.

На уровне более или менее “серьезной” веры наш “маятник”, таким образом, едва двигался… Результаты “религиозного возрождения” оказываются не только очень скромными, они оказываются “бесконечно малой”, если не отрицательной величиной». {22–24}[15]

 

2. Что ждет Московскую патриархию?

 

«Новые верующие»

 

Как показывают исследователи современных «новых верующих» {24–26}, среди «традиционных верующих», т. е. тех 7 %, которых они вычленили на основе вышеуказанных критериев (и которые при этом, как сами же исследователи признают, далеко не придерживаются с надлежащей строгостью всех основ христианской жизни), всего 19 % мужчин; при этом лиц 18–29 лет 6,1 %, 30–39 лет — 7 %, 40–49 лет — 14 %, 50–59 лет — 18,4 %, 60–69 лет — 23,7 %, 70–79 лет — 22,8 %, старше 80 лет — 8,7 %. Среди пожилых людей «традиционных верующих» значительно больше, чем в населении в целом. В то же время просто «верующих» (т. е. тех, которые «отсеиваются» при ужесточении критериев) больше среди самых молодых опрошенных. Но больше всего молодежи (30,9 %) входит в группу так называемых «эклектиков» — «лиц, верящих в переселение душ и астрологию, т. е. наиболее подверженных влиянию современных парарелигиозных идей» (среди всех опрошенных в целом «эклектиков» 14 %).

Добавим, что именно к группе «эклектиков» следует отнести большей частью и тех людей, которые живут вполне светскими интересами, но «для безопасности» освящают машины, квартиры, офисы и носят с собой иконы (в карманах, кошельках, сумках и т. д. — икона здесь играет роль некоего талисмана, как у дикарей — акулий зуб на шее или что-то в этом роде), а иногда заходят в храм и ставят там перед образами самые толстые свечи. Насколько такая «вера» близка к язычеству можно проиллюстрировать примерами из жизни. Порой больные люди берут в церкви святую воду, а потом приходят и жалуются, что «не помогает». Нам известен случай, когда священник освятил квартиру, а вскоре в ней случился пожар, и хозяева пришли в храм с «претензией»: «плохо освятил», без гарантии!.. Или другой случай: заведующая одного отделения в больнице, сама неверующая и некрещеная, просит священника освятить им отделение, потому что у них «больные много умирают», а у медработников случаются всякие «несчастья»…

Что касается атеистов, то по итогам опросов, «типичный русский атеист — мужчина средних лет или пожилой, но еще не старый». {27}

Как показывают опросы, среди «традиционных верующих»

«лиц с образованием менее 10 классов — 47 %, на 26 % больше, чем в населении, а лиц с высшим и незаконченным высшим образованием — 14 %, на 9 % меньше, чем в населении».

Напротив, среди атеистов

«лиц, не имеющих законченного среднего образования, — на 9 % меньше, чем среди всех опрошенных, а лиц с высшим и неоконченным высшим образованием — на 9 % больше». {27}

При исследовании уровня доходов {28–29} выясняется, что «традиционные верующие — люди в массе своей не просто бедные, а нищие. 500 рублей (приблизительно 20 долларов) в месяц на человека — это крайняя нищета. А около 40 % из них имеет 10 и менее долларов»: 68 % имеют индивидуальный доход до 500 р., а более 2000 р. — 0 %; семейный доход до 500 р. — у 37,7 %, более 2000 р. — только у 3,5 %.

«Наоборот, нищих атеистов меньше, чем нищих представителей любой другой мировоззренческой группы».

Однако,

«традиционные верующие, хотя и оценивают свое материальное положение хуже, чем население в целом, но не настолько хуже, как это соответствует действительности. Так, лиц с доходом ниже 500 рублей среди них — на 25 % больше, чем среди населения в целом. Но считающих, что их положение хуже среднего, — всего на 5 % больше.

Среди атеистов, наоборот, нищих значительно меньше, чем в населении, а оценивающих свое материальное положение как хуже среднего — несколько больше». {29}

Социологи объясняют это тем, что «нищая верующая старушка сравнивает себя не с “новыми” русскими, а с другими нищими старушками, на фоне которых она выглядит и не такой уж нищей»; типичный же атеист — «относительно образованный и более или менее обеспеченный мужчина средних лет» — сравнивает себя не со старушкой, которая вообще находится «вне поля его зрения», а с другими такими же мужчинами. {29–30}

При исследовании характера работы опрашиваемых выяснилось следующее {30}:

Таким образом, среди традиционно верующих учащейся молодежи вообще нет, зато больше половины — пенсионеры.

«Среди работающих атеистов, — замечают исследователи, — довольно много разного рода руководителей …и относительно много собственников. Среди атеистов было особенно много членов партии, и многие среди них занимали “приличное” социальное положение при советской власти. Наличие среди них сейчас относительно большого числа собственников, на наш взгляд, отражает происхождение новой русской буржуазии, в значительной мере выходящей из среды партработников и вообще старой коммунистической верхушки (в том числе, в какой-то мере и той, которая сохранила верность своему мировоззрению или, во всяком случае, такому его элементу, как атеизм)». {31}

По месту жительства и происхождению, согласно опросам, «традиционные верующие — наиболее “деревенская” группа»: из них деревенские жители — 25 %, жители крупных городов — 19 %, до 16 лет жили в деревне 52 %, в больших городах — 15 %. {31–32}

При исследовании семейного положения выяснилось, что среди традиционных верующих очень большой удельный вес вдовых — 41 %, в то время как среди всех верующих их 21 %, а среди других категорий — не больше 12 %. Состоят в браке 40 % традиционных верующих, холостые — 5 %, разведены 11 %, бездетны 13 % (у других категорий этот процент больше), не живут с детьми 54 % (у остальных категорий этот процент значительно меньше; лишь среди атеистов живут отдельно от детей почти столько же — 52 %). Большое число традиционных верующих живут одни — 39 %. Среди атеистов и «эклектиков» больше, чем в других группах, разведенных и холостых. При этом самая довольная своим семейным положением группа — как раз традиционные верующие — 21 % из них, самые недовольные — колеблющиеся (12 % довольных) и неверующие (13 % довольных). {32–33} Верующие «поразительным образом выражают относительное довольство своим семейным положением, объективно очень плохим. Объяснить это можно лишь влиянием веры». {36}

Исследователи делают следующие выводы: традиционные верующие — группа преимущественно женская, наименее образованы, самая бедная группа, среди них много деревенских жителей и по своему происхождению они наиболее «деревенская группа», среди них мало начальников и собственников и меньше, чем в других группах, разведенных, но очень много — вдовых и одиноких; также, по результатам отдельного опроса, они наиболее обременены болезнями, что неудивительно, т. к. традиционные верующие в среднем — старые люди. Во всех этих характеристиках, кроме возраста, они противоположны группе атеистов (не слишком старых, но в основном не самых молодых). Подавляющее же большинство русских

«принадлежит к “переходным” группам с относительно неопределенным мировоззрением — не “традиционным” и в основном номинальным верующим, “колеблющимся” и “неверующим”, социально-демографические различия между которыми очень невелики».

Среди «эклектиков» больше всего молодежи. {34–35} При этом

«согласились с утверждением “Жизнь не имеет смысла” 12 % традиционных верующих, 8 % всех верующих, 4 % колеблющихся, 8 % неверующих, 9 % атеистов, 6 % эклектиков и 7 % всех опрошенных». {37–38}

Довольно неожиданное соотношение! Ведь если учитывать, что только истинная вера и жизнь по ней и способны наполнить жизнь человека действительным смыслом, странно, что как раз именно среди верующих больше всего процент не видящих в жизни смысла. Это — еще один довод в пользу того, что при опросах в группу традиционных верующих попадает много людей верующих не так, как должен верить православный христианин, и что на деле число истинных православных верующих намного меньше и не улавливаемо при опросах.

«Согласились с утверждением, что “жизнь и смерть имеют смысл только потому, что есть Бог” 72 % традиционных верующих[16] и 37 % всех опрошенных». {48, прим. 14}

 

Православные вымирают?

 

На основе собранных ими данных исследователи пытаются оценить перспективы русской религиозности.

«Мы убедились, — говорят они, — что слова “религиозное возрождение в России” могут употребляться только в кавычках. Это возрождение имеет самый поверхностный и “идеологический” характер, не затрагивая более глубоких слоев сознания. Второй удар российского мировоззренческого “маятника” оказывается очень слабым, неизмеримо слабее первого удара — от православия к коммунистическому атеизму. Если первый удар, хотя и не дошел до той “отметки высоты”, с которой “Маятник” начал свое движение, не привел к такому же тотальному господству единой народной коммунистической веры, каким было в средние века господство православия, он все же породил множество реальных “верующих коммунистов”, совершавших все грандиозные свершения и подвиги (и все преступления и жестокости) великой советской эпохи. Второй удар заметен лишь на относительно поверхностных “словесных” и “идеологических” уровнях. Реальных верующих в России до изумления мало, и они сосредоточены в маргинальных и уходящих, как в социальном, так и в прямом “биологическом” отношении, слоях. Возникает вопрос: что же будет дальше?

На “словесном” уровне религиозность … продолжает расти… Но может ли этот рост преобразоваться в рост реальной “традиционной” православной религиозности, который мог бы компенсировать естественную убыль старого традиционно религиозного населения?

Вопрос этот очень сложный, и нам ответить на него трудно.

…Когда смотришь на цифры, говорящие о возрастной структуре традиционных верующих, возникает ощущение, что эта группа должна очень скоро просто исчезнуть. Однако это ощущение в какой-то мере ложно, ибо традиционная религиозность… усиливается к старости, …и среди современных традиционных верующих, конечно, есть люди, бывшие в юности активными комсомольцами и комсомолками и о Боге вообще не думавшие. Может ли получиться, что когда современная молодежь станет завтрашними стариками, она пополнит ряды традиционных верующих…?

В какой-то мере такой процесс наверняка будет происходить. …но действию этого возрастного фактора должны противостоять ряд мощных противоположено направленных факторов.

…Так, безусловно, будет уменьшаться число и удельный вес в населении жителей деревни… Но самым важным, на наш взгляд, является другое.

…традиционно религиозные люди в громадной мере — …носители не прерывающейся культурной и религиозной традиции, при которой вера предавалась почти с “молоком матери”. Если всего среди опрошенных в 1999 году религиозное воспитание получили 16 %, то среди традиционных верующих — 52 %. Но еще более важно, что эти люди с детства имели некоторые базовые знания о православии и привычки. Поэтому даже если они не сохраняли религиозность всю жизнь, а возвращались к религии детства с приближением старости и смерти, они знали, куда возвращались — в привычный с детства мир. Между тем исчезает именно эта традиция передачи базовых знаний и привычек, религиозной социализации.[17]

…В основном “словесная” религиозность новых верующих не приводит к религиозному воспитанию их детей, ибо для такого воспитания надо не просто “верить в Бога”, но и ходить в церковь, и иметь какие-то базовые знания.

В этой ситуации для человека, которому сейчас, допустим,  20 лет и которого через 40 лет начнут охватывать мысли о смерти и религиозные чувства, превращение в прихожанина РПЦ будет, даже если сохранится существующее сейчас общественное поощрение религиозности, значительно труднее и маловероятнее, чем превращение в прихожанку бывшей комсомолки и конформистской атеистки, с детства, однако, помнящей молитвы, церковные праздники и т. д.» {39–41}

При этом в обществе нет устремления давать детям православное образование.

«Всего обязательное преподавание православия поддерживают только 13 % (21 % верующих), преподавание религии по выбору родителей — 10 % (15 %), преподавание “науки о религии” — 42 % (40 %) и против любого преподавания — 15 % (11 %).

Создается впечатление, что здесь проявляется поверхностность современного “проправославного” консенсуса. Кроме того, сохраняется некоторая (в основном передаваемая через художественную литературу) память об обязательных уроках “Закона Божия” в школах царской России, эффект которых был скорее негативный.

Таким образом, трудно представить себе в будущем не только рост настоящей “традиционной” религиозности, но даже и сохранение ее на современном небольшом уровне. Направления поверхностного и глубинного течений в массовом сознании России не совпадают. “На поверхности” происходит “религиозное возрождение”. “В глубине” не только нет никакого религиозного возрождения, но напротив того — постепенно исчезает небольшая и маргинальная группа лиц, которых с какими-то минимальными основаниями можно отнести к “настоящим” православным верующим». {41}

 

Новое язычество

 

Кто же в таком случае будет ходить в храмы МП через 10—20 лет? Похоже, что верующие старушки «старой закалки» умирают, а «новые старушки», которыми станут, например, считающие, что в храм ходить «так интеллигентно», или просящие освятить отделение больницы, чтобы «больные меньше умирали», — эти старушки в церковь или вообще не придут, а если и придут, то отнюдь на за православной верой и помощью в борьбе со своими страстями ради спасения души, но в худшем случае за тем, чтобы купить очередной «талисман от сглаза» (на сей раз он будет им представляться в виде православной иконы), а в лучшем — чтобы получить некоторое «утешение» и психологическую «разрядку». Ни то, ни другое, ни что-то еще этому подобное, к Православию никакого отношения не имеет.

Если же вспомнить вышеприведенное высказывание священника МП о том, что высокие цены за свечи и записки делаются в расчете не на старых и бедных прихожанок храма — т. е. не на тех, кого социологи причисляют к «традиционным верующим», — а на богатых «захожан», которые по своей вере большей частью являются «эклектиками», т. е. чем-то вроде «новых язычников», то становится ясным, что и сами «пастыри душ» в МП уже открыто начинают ориентироваться на то, чтобы пасти не души своих прихожан, а их кошельки, спекулируя на народных суевериях и не искореняя, а напротив, усиливая в людях оккультные представления[18] путем продажи таинств и всевозможных «охранных» икон, поясов и колец.[19]

Приведем еще один пример из современной жизни. В храм МП приходит женщина и спрашивает одну из церковных работниц: «Где у вас “Умиление”?» — имея в виду икону Божией Матери. Ей показывают икону. «Нет, это не то “Умиление”! — говорит она. — Мне нужно зеленое с Младенцем!» — и объясняет, что именно «такое» она видела в каком-то другом храме. пришла ли эта женщина помолиться и поставить свечку Богородице? Или же ей просто нужно что-то вроде идола — «зеленое с младенцем», потому что она из каких-то соображений думает, что именно «оно» может ей как-то особенно помочь?

К сожалению, подобные случаи — вовсе не исключение; они становятся скорее правилом в наши дни. Еще один подобный разговор произошел как-то недавно в известном магазине «Софрино». женщина спрашивает у продавца: «У вас есть “Прибавление ума”?» — «Есть». — «Почем?» — «Три пятьдесят». — «Дайте две штуки!» Дело в том, что считается, что эта икона Богородицы «хорошо помогает» при учебе детей…

Что бы сказали обо всем этом святые отцы? Ответ можно найти, взяв любое святоотеческое творение о христианской жизни. Вот для примера наставления двух великих отцов, обращенные к мiрянам.

Свт. Иоанн Златоуст: «Спрашиваешь, где и в каком месте будет геенна? Но что тебе до этого за дело? Нужно знать, что она есть, а не то, где и в каком месте скрывается. …станем спрашивать не о том, где она находится, но как избежать ее… О, если бы вы и за обедом, и за ужином, и в бане — везде беседовали о геенне! Тогда мы не сетовали бы на настоящие бедствия и не услаждались бы земными благами. Да и что ты назовешь несчастием: нищету, болезнь, плен, лишение членов тела? Все это достойно смеха в сравнении с будущим наказанием. …Да, говоришь ты, всякому известно, что есть наказание и геенна, но впадут в геенну одни неверующие. Почему же, скажи мне? Потому, отвечаешь, что верующие познали своего Владыку. Что же из этого? Если жизнь их нечиста, то они подвергнутся за это большему наказанию, чем неверные. …Павел был человек, и он имел одинакое с нами естество, и все прочее у него было общее с нами. Но так как он явил великую любовь ко Христу, то взошел превыше небес и стал с ангелами. Таким образом, если и мы захотим хотя несколько вознестись и возжечь в себе этот огонь, то и мы будем в состоянии подражать святому апостолу. А если бы это было невозможно, то Павел не восклицал бы: подобни мне бывайте, якоже аз Христу (I Кор. 4, 16). Итак, не будем только удивляться ему, не станем только изумляться пред ним, но и будем подражать ему, чтобы, по отшествию отсюда, нам удостоиться узреть его и участвовать в неизреченной славе…»[20]

Преп. Феодор Студит: «Много у тебя похвального, прекрасны твои доблести. Но смотри, господин мой, како ходиши, — это говорит апостол, — не якоже немудр, но якоже премудр (Еф. 5, 15), не как плотолюбец, но как боголюбец, не как бессмертный, но как помышляющий о кончине… первому свойственно ликование, забавы, шутки, сквернословие, пьянство, объядение, высокомерие, тщеславие, изысканные наряды из взаимного соперничества, страсть к обогащению, распутство и еще большие и тягчайшие пороки… Делающие же это царствия Божия не наследят, объявил апостол (I Кор. 6, 10). Теперь покажу тебе и достоинство другого; это — нищета духа, слезы сокрушения, кротость, мир, милосердие, обращение ума к Богу, нелюбостяжание, отвращение от мiра, довольство, воздержание по мере сил каждого; выше жены, детей, родителей, братьев и вообще всех любовь к Господу, создавшему нас и предавшему Себя на смерть за каждого из нас.

Это и подобное тому свойственно истинному христианину. Ибо не думай, господин, будто сказанное относится к монаху, а не все равно и к мiрянину, — хотя к монаху особенно, — кроме безбрачия и нестяжательности, за несоблюдение которых мiрянин не осудится; впрочем, и у него есть времена воздержания и законы умеренности. Имеюще же, сказано, пищу и одеяние, сими довольни будем. А хотящии богатитися впадают в неизбежную пропасть (I Тим. 6, 8–9); и еще: да имущии жены, якоже неимущии будут (I Кор. 7, 29). …Постараемся оба спастись. …Сколько раз мы давали ручательства, что, если избавимся от болезни, или такой-то опасности, или такой-то скорби, будем искренно служить Богу, и потом забывали об этих обетах? Доколе Он будет терпеть? …Непременно нужно, спустя немного, отойти отсюда. Не окажемся же мы неприготовленными в добрых делах, чтобы не постигло нас вечное и бесконечное горе».[21]

Очевидно, что это святоотеческое учение не имеет ничего общего с тем «православием для мiрян», которое преподают прихожанам современных официальных церквей. Нынешние мiряне в большинстве своем даже и не думают, прося об избавлении «от такой-то скорби», что после постараются «искренно служить Богу» именно так, как об этом учит преп. Феодор и другие Отцы.

Возникает еще один вопрос: социологи приходят к выводу, что основная часть «традиционных верующих» — люди пожилые. Однако, если мы придем в храм в Москве или Петербурге, то найдем в нем довольно много молодежи и лиц среднего возраста, особенно в воскресенье или на праздник. Возможно, такая «нестыковка» объясняется тем, что исследователи проводили опросы в общем по стране; религиозная же жизнь крупных городов, видимо, нуждается в отдельном исследовании.

Но тем не менее, даже довольно значительное число нестарых людей в городских храмах не может «спасти положение», поскольку основная часть из них — верующие из числа «эклектиков» или же тех, которые, например, могут просить священника «благословить в пост есть молочное», потому что у них, якобы, какие-то проблемы со здоровьем возникают или сил нет, а просто так, «без благословения», они нарушать пост не хотят — «совесть будет мучить». Видимо, благословение священника в их глазах имеет такую силу, что может просто «погасить» любую совесть!..

Конечно, есть какая-то часть среди нестарых прихожан МП, которая относится к вере и церковной жизни достаточно серьезно. Но такие люди чаще всего попадают в руки всяких «духовников и старцев»; о дальнейшем достаточно печальном развитии такой церковной жизни говорить здесь подробно мы не намерены, поскольку на страницах «Вертоградъ-Информ» об этом уже было сказано вполне достаточно.[22]

Весьма показательны данные, собранные социологами, об отношении «новых верующих» к вопросам морали (они обобщены во второй главе книги «Старые церкви…»). Так, выявлено

«только 27 % традиционных верующих считающих аборты принципиально недопустимыми, — это поразительно маленькая цифра». {57}

Напомним, что люди, которых исследователи причисляют к «традиционным верующим» — это не «самые строгие» верующие, но однако те, кто ходит в храм не реже раза в месяц и часто молится, т. е. это не «захожане», которые заходят в церковь реже и «по случаю» и молятся далеко не часто.

По итогам опросов, из «традиционных верующих» «считают, что существуют абсолютные критерии добра и зла» 37 % (из «эклектиков» — 21 %, а из атеистов — 29 %); «считают, что добро и зло зависит от обстоятельств» 48 % («эклектики» и атеисты — соответственно 65 и 57 %); «согласны с тем, что люди должны иметь сексуальную свободу» 4 % (25 и 21 %), не согласны с этим 63 % (45 и 50 %); «считают, что в браке очень важна супружеская верность» 83 % (70 и 69 %); «считают, что в браке очень важны хорошие сексуальные отношения» 29 % (56 и 50 %); «считают, что институт брака устарел» 7 % (25 и 19 %); «одобряют женщину, родившую ребенка без брака» 35 % (41 и 43 %); «считают возможным аборт, если муж и жена не хотят детей» 36 % (69 и 57 %); «считают никогда не допустимым»: аборт — 27 % (10 и 16 %), самоубийство — 78 % (60 и 58 %), гомосексуализм — 73 % (67 и 75 %), супружескую измену — 58 % (34 и 35 %), ложь, когда это выгодно — 49 % (27 и 33 %). {58–59}

При подобных довольно «либеральных» взглядах на вопросы морали[23] (особенно на абсолютные критерии добра и зла, аборты — которые, очевидно, являются следствием «хороших сексуальных отношений» или нежелания родителей возиться с детьми, — внебрачных детей, супружескую измену и ложь, если она выгодна) у «традиционных верующих», уже довольно нелепо ожидать от них исполнения более высоких христианских добродетелей, — которые, тем не менее, заповеданы всем христианам, — таких как непрестанная молитва, внутреннее отречение от мiра, воздержание в супружеской жизни (ибо если супруги не хотят иметь детей, то нечего и вести эту жизнь, которая и позволена Богом только для чадородия, и больше ни для чего).

Итак, похоже, будущие прихожане МП — это, большей частью, такие вот морально неустойчивые «верующие» и «эклектики»[24], посещающие храм и, в некоторой своей части, исполняющие какие-то религиозные обряды, даже по временам исповедующиеся и причащающиеся, но при этом живущие в основном совершенно мiрскими интересами и по-мiрски (при этом у них дома «все как надо»: квартира освящена, на одной из полок стоит Библия, есть и «красный угол» с иконами, и освященная верба, и куличи на Пасху исправно пекутся или покупаются в магазине); Церковь же им нужна для того, чтобы им было «еще лучше и безопаснее», душевно комфортнее жить в мiре сем. Таким людям никогда не придет в голову, что истинный христианин должен стараться иметь постоянную память Божию и молитву, жить так, как будто готовишься завтра к исповеди и Причастию (и действительно стараться причащаться во все воскресные дни и праздники, а не только раз в пост или в год), или что православному христианину не подобает, например, лежать в купальнике на пляже… Не говоря уж о том, что современные люди, в том числе и христиане, одеваются так (особенно в жаркое время года), как еще 80 лет назад не одевались даже блудницы.

Такие «верующие» верят и в православие, и в магию, и в колдовство, и в переселение душ, и вообще во все «духовное» понемногу, причем понятия о вере черпают из различных псевдоцерковных источников — разных передач и книг «о религии» и т. п. Приходилось слышать от таких «верующих» следующий вопрос: «Вот я — “козерог” (или “дева” и т. п.); какую мне надо икону? Мне сказали, что моя икона — такая-то». Когда им начинаешь объяснять, что астрология к Церкви отношения не имеет и осуждается, они удивляются: «как же, а мы вот читали…» или «а мы по радио слышали…» Некоторые просто приходят и спрашивают определенную икону (чаще всего какую-то из икон Богородицы), прибавляя: «это — моя икона». Очевидно, что они черпают сведения о своих иконах тоже из каких-то «церковно-астрологических» источников…

Это настроение в нынешнем народе исследователи назвали «торжеством неопределенности»:

«Но как нет оснований представлять в будущем реальный подъем православия, совершенно также трудно представить себе и новый подъем атеизма.

…оба действительно определенных и ярких исторических российских мировоззрения отходят в прошлое.

…Если не православие и не атеизм, то что же? Может быть, это какие-то неправославные религии?

Страх современной РПЦ перед распространением неправославных религий, на наш взгляд, объясняется двумя причинами, во-первых, социально-политические позиции РПЦ и соответственно все те материальные блага, которые она имеет, проистекают из-за наличия в русском массовом сознании связки “русский-православный”. Поэтому распространение других религий, хотя бы просто до того уровня, когда понятия “баптист” и “адвентист” перестанут вызывать ассоциации с опасным сектантством и “русский-адвентист” станет восприниматься нормально, так же как и “русский-православный” (а это отнюдь не уровень большинства, это только уровень заметного и устойчивого меньшинства), подрывает эту связь и угрожает социальному положению церкви.[25] Во-вторых, очевидно, неправославные религии распространяются в значительной мере в то же узком социальном слое, в котором существует и традиционное православие. Та же одинокая пенсионерка, которой “положено” быть православной прихожанкой, вполне может “попасть в сети” баптистов…, тот же увлеченный религиозными вопросами интеллигент …может увлечься католицизмом. …Если “реальных” православных — менее 5 % населения, то появление даже 1 % “реальных” баптистов (а баптисты все — “реальные”) означает для РПЦ потерю 20 % потенциальных или действительных прихожан.

…Вполне возможно, и даже вероятно, что удельный вес неправославных среди всех “настоящих” верующих будет расти. Но никакого массового обращения русских людей в неправославные религии не происходит и не предвидится, так же как не предвидится существенного (да и вообще никакого) роста “настоящей” православной религиозности. Если бы общество охватили действительные, серьезные религиозные поиски, если бы вообще происходил рост религиозности, то он неизбежно принял бы и православную, и неправославную форму. Реальное “православное возрождение” неизбежно сопровождал бы рост баптизма, католицизма и т. д. и наоборот. Но современное “религиозное возрождение” слишком поверхностно и “идеологично”.

То, что мы видим, — это не упадок двух исторических форм “серьезных”, глубоких и целостных мировоззрений — православия и атеизма-коммунизма, а упадок и постепенное исчезновение “серьезных” целостных мировоззрений вообще… Вне зависимости от того, будет ли дальше увеличиваться удельный вес формальных “верующих”, реально тот тип мировоззрения, которому может принадлежать будущее, — это уже сейчас охватывающий подавляющее большинство русских неопределенный тип мировоззрения… Движение маятника замирает на естественной для останавливающегося маятника средней позиции.

Будущее (а в громадной мере уже и настоящее) российских мировоззрений, российского отношения к основным вопросам бытия — это будущее, при котором подавляющее большинство, практически все, во что-то немножко вроде бы и верят, но вроде бы и не верят, торжество мировоззренческой неопределенности». {41–44}

Подавляющее большинство людей не задумывается серьезно над общемiровоззренческими вопросами, «смысл жизни» серьезно ищет лишь меньшинство, замечают авторы, и это меньшинство в прежние периоды общего господства религиозных настроений устремлялось прежде всего к монашеству; некоторые же из них становились еретиками или сектантами. Однако, в современную эпоху слишком много самых разных религиозных течений, сведения о которых легко доступны, и поэтому большинство религиозных искателей

«так и будет всю жизнь искать, перебирая разные идеи и мировоззрения, переходя от чтения Бубера к “трансцендентальной медитации” и от “Добротолюбия” к шаманизму или, при более низком образовательном уровне, — от Кашперовского к Чумаку и от экстрасенса к колдуну и увлеченно создавая неустойчивые, чисто индивидуальные и эклектические комбинации». {44}

К этому именно типу принадлежат «эклектики»,

«верящие в переселение душ и астрологию, что сочетается у большинства из них с некоторым “православием”. Это — группа с довольно большим интересом к религии (“важную” и “очень важную” роль религия играет в жизни 45 % представителей этой группы, в то время как в населении в целом — у 36 %), чаще, чем “средние русские” думающая о “смысле жизни” (54 % и 45 %) и значительно более терпимая, чем традиционные верующие. И одновременно эта группа… — “социально перспективная” — значительно моложе и несколько образованнее “средних русских”.

Эту картину будущего преобладания мировоззренческой неопределенности и эклектики можно назвать “торжеством энтропии”… упадок жестких и целостных мировоззренческих систем и распространение эклектического типа мировоззрения — явление, разумеется, не русское, а всемирное, хотя в России в силу специфической слабости обоих исторических мировоззрений — православия и атеизма-коммунизма — оно особенно заметно… Это — как наступающий новый возраст человека. … главное в возрасте — неизбежность». {45}

С религиозной точки зрение это явление лучше назвать не «торжеством энтропии». Это — торжество нового язычества.

 

3. Пастыри душ

 

Портрет церковной элиты

 

Как видим, состояние «верующих» в общем и целом весьма плачевно. А что же «пастыри овец»? Очевидно, что худые плоды произрастают от худого дерева. Это видно не только из жизни, но и из социологических исследований. Третья глава книги «Старые церкви…» посвящена российской элите, в т. ч. религиозной.

«В 1998 году, — пишут исследователи, — в рамках нашего проекта мы предприняли исследование ценностей российской элиты. На несколько сокращенную (“элита” — народ занятой и “гордый”) версию нашего опроса ответили 445 лиц, принадлежащих к политической, экономической, информационной и религиозной элите России», в числе которых были 94 представителя религиозной элиты, в том числе 68 представителей элиты РПЦ-МП. {79}

В религиозной элите МП

«больше, чем в других группах элиты, лиц самого старшего возраста, но относительно много и молодежи»: старше 60 лет — 32,3 % (тогда как в политической элите — 5 %, экономической — 10 %, элите СМИ — 6 %, неправославной религиозной элите — 11,5 %), моложе 30 лет — 17,5 % (это так же больше, чем в других элитах). «Скорее всего, это — не случайность, связанная с погрешностями выборки, а отражение эволюции положения религии и церкви. Церковные карьеры могли делаться или в советское время — медленно и под надзором властей и прежде всего КГБ — относительно давно выбравшими их людьми из традиционных религиозных семей, или уже относительно быстро в наше время. Когда положение церкви резко изменилось, эта карьера вновь стала престижна и появилась необходимость в новых и свежих кадрах. Очевидно, эти недавние карьеры часто делались людьми, не принадлежащими к традиционным церковным кругам (30 % элиты РПЦ в 80-е годы не работали в церкви, из них 4 % работали в научной сфере, 11 % — в сфере образования)». {80–81}

В элите МП 65 % имеют высшее образование (это меньше, чем у представителей светских элит), 14,7 % имеют научные степени или кончили аспирантуру (это немного больше, чем в других элитах). Родители представителей религиозной элиты были: членами КПСС — у 17 % (в то время как у политической элиты, например — у 55 %), представителями рабочих профессий — у 28 %, колхозниками — у 7 %.

«Элита РПЦ — наименее “советски элитарная” и интеллигентская по своему генезису. Здесь больше всего выходцев из “социальных низов”. Вместе с тем здесь особенно сильна профессионально-“кастовая” преемственность. 25 % родителей представителей элиты РПЦ в 80-е годы работали в церкви (у неправославной элиты преемственность меньше). И 20 % детей представителей религиозной элиты работают в церкви сейчас. …69 % церковной элиты были воспитаны религиозно и только 20 % — нет, в то время как в нерелигиозных элитах воспитанных религиозно — лишь 10 %. …Таким образом, …элита РПЦ в основном — люди специфической традиции и субкультуры, в советское время очень изолированной и живущей своим замкнутым миром и его интересами. В громадной мере, несмотря на некоторый приток “свежей крови”, такая замкнутость сохраняется и сейчас». {81–82}

Что же это за люди, каковы их взгляды? Ведь это — епископы, которые по своему положению должны быть «светом сущим во тьме».

«81 % элиты РПЦ согласились с тем, что есть “абсолютные критерии добра и зла”, 10 % считают, что их нет, 1 % “не знают” (среди нерелигиозной элиты — 33 %, 58 % и 3 %). На вопрос о допустимости употребления наркотиков “никогда не допустимо” ответили 97 % элиты РПЦ и 80 % нерелигиозной элиты, о допустимости внебрачного секса — 90 % и 19 %, гомосексуализма — 91 % и 62 %, проституции — 91 % и 46 %, абортов — 93 % и 12 %, эвтаназии — 97 % и 26 %, самоубийства — 99 % и 48 %». {84–85}

54 % элиты МП ответили, что считают «никогда не допустимым» обман государства при уплате налогов (этот процент значительно выше, чем у светских элит и в населении в целом; однако на искренность ответов патриархийных иерархов в этом вопросе вряд ли можно положиться). Интересно, что при этом на вопрос о допустимости лжи, когда это выгодно, отрицательно ответили гораздо больше — 84 %. {90, табл. 3.6} Итак, для епископов МП самые тяжкие грехи (да и то не для всех) — самоубийство, употребление наркотиков и эвтаназия, а не блуд разных видов или аборты, и уж тем более не ложь и не обман налоговых органов.

«Но на подавляющее большинство вопросов самого разного свойства представители элиты РПЦ отвечают “Не знаю” значительно чаще, чем представители других категорий элиты и населения в целом, причем различия здесь иногда просто колоссальны и удельный вес ответов “Не знаю” у религиозной элиты поразителен». {85}

Некоторые из таких ответов авторы обобщают в таблице {86}:

Вспоминается заповедь Спасителя, данная ученикам: «Да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5, 37). Похоже, епископы МП руководствуются правилом прямо противоположным.

«Объяснить колоссальный удельный вес ответов “Не знаю” у элиты РПЦ фактором образования никак нельзя, — замечают исследователи, — более образованные люди склонны чаще давать на подобные вопросы ясные ответы, чем менее образованные, а элита РПЦ значительно образованнее населения в целом. …Кроме того, они часто отвечают: “Не знаю” — и на вопросы, вообще никаких размышлений не требующие, например, о друзьях или досуге.

Откуда же такое большое число ответов “Не знаю”? очевидно, причина этого кроется в специфических социальных механизмах отбора элиты РПЦ.

Церковь всегда стремилась, с одной стороны, не допустить проникновения внутрь своей организации различных “светских” политических размежеваний и, с другой стороны, сохранить общую позицию отстраненности от мирских проблем и одновременно лояльности к “власть придержащим”. Поэтому любые политические взгляды, выходящие за пределы этой общей лояльности, могли быть препятствием для церковной карьеры. Так, несомненно, было и до революции. Но после революции РПЦ оказалась в положении, ранее в истории никогда не встречавшемся, — когда карьеры в церковной иерархии полностью контролировались тоталитарным государством, придерживавшимся противоположной церковной, атеистической идеологии.

…Естественно, что КГБ, тщательно следивший за церковью, не допускал продвижения по ее иерархической лестнице церковнослужителей, которые могли обладать какими-то самостоятельными взглядами, чья позиция хоть в какой-то мере могла отклониться от идеальной позиции “начальству виднее”. Такое положение не могло не порождать в элите РПЦ страха не только выражать, но даже и иметь свою индивидуальную точку зрения (если имеешь, можешь проговориться), ставшего уже привычным и иррациональным. При нашем опросе, естественно, анонимном, реальная, рациональная опасность, что выраженная позиция может в какой-то мере повлиять на служебное положение, была ничтожно малой. Но, очевидно, страх слишком глубок, он вошел уже в плоть и кровь людей, достигших вершин иерархической лестницы тщательным избежанием каких-либо индивидуальных позиций, и даже при анонимном опросе и при ответах на самые “невинные” вопросы эти люди “на всякий случай” склонны отвечать: “Не знаю”». {86–88}

Могут ли такие люди бороться за Православие и идти против течения современности, склонной ко всеобщему экуменизму и «миротворчеству», когда люди не должны «слишком рьяно» отстаивать правоту своей позиции?..

Что же касается политической элиты, с которой ныне так стремится дружить элита МП, то ее представители, согласно результатам опросов, молятся довольно редко, верующих среди них значительно меньше, чем в населении в целом (27 % против 40 % населения в целом и против 36 % верующих с высшим образованием), меньше в ней и людей, часто бывающих в церкви.

«Но зато в ее среде довольно много лиц, посещающих церковь несколько раз в год (28 %, в населении в целом — 19 %). При этом мы должны принимать во внимание, что политическая элита состоит в основном из мужчин, а из мужчин несколько раз в год посещают церковь только 8 %. Очевидно, это связано с престижем, которым пользуется религия в современном обществе, и стремлением политиков в связи с этим иногда публично показаться в церкви (картины видных политиков, личная религиозность которых более чем сомнительна, в церкви со свечкой в руках часто можно увидеть по российскому телевидению). …Но в целом …при всех колоссальных отличиях в доходах и образе жизни от основной массы населения элита в России (мы говорим, естественно, только о светской элите) мировоззренчески не представляет какой-то особой группы». {88–90}

Авторы книги замечают, что для правильной оценки собранных данных об отношении к вопросам морали

«надо иметь в виду, что ответы на эти вопросы говорят именно о ригидности или, наоборот, неригидности, неопределенности моральных оценок, а не о том, насколько данная группа респондентов сама соблюдает в своем поведении моральные правила», хотя «религиозная элита имеет значительно более жесткие моральные оценки, чем население в целом и светские элиты». {91–92} Вообще же, «если судить по оценке морали данной общественной сферы представителями ее элиты, сфера бизнеса в России — наиболее аморальна. 60 % опрошенных представителей элиты бизнеса считают, что российские бизнесмены полностью или почти не придерживаются моральных правил». {92}

 

Патриархийный папизм

 

Затем авторы исследования переходят к отношению к МП представителей разных элит.

«Среди светских элит лучше всего относится к РПЦ и наиболее доверяет ей политическая элита. Наоборот, меньше всего — элита СМИ, что вполне соответствует …ее относительно большой, но “интеллигентской”, не “ортодоксально-православной” и не “патриотической” религиозности». {93}

Что касается отношения элит к своей собственной организации, то

«элита РПЦ не только значительно больше любит свою организацию и доверяет ей, чем другие группы элиты и население в целом, что вполне естественно, но и доверяет ей значительно больше, чем другие группы элиты доверяют своим институтам. Так, среди представителей политической элиты полностью доверяют Думе только 9 %, а правительству — 10 %, среди представителей элиты СМИ полностью доверяют СМИ 8 %. …(“очень доверяют” СМИ 4 % всей элиты). Между тем, “очень доверяют” РПЦ 88 % церковной элиты.

…Религиозная, догматическая основа этой позиции очевидна. Но …чисто логически, “теоретически” возможна предельно высокая оценка церкви как мистического организма, “тела Христова”, при низкой оценке “земной” современной церкви, церкви как социального института. Поэтому мы имеем дело здесь все же не столько с позицией собственно религиозной, теологической, сколько с позицией идеологической, или с той промежуточной зоной, где теология незаметно становится идеологией». {94}

Замечание верное: действительно, кто, как не епископы МП, должны на практике знать, какие безобразия в ней творятся, ибо они — первые, кто эти безобразия заводит и одобряет или покрывает; и однако, по логике: «Православная Церковь непогрешима, мы — православные, значит, у нас в Церкви все идет так, как надо», — непогрешимость Церкви как Тела Христова переносится на земную организацию, имеющую внешние православные признаки, и дальше по такой логике оправдываются и покрываются уже практически любые безобразия, а протестующих пугают тем, что «кто не поминает патриарха, тот в ад попадет»! Кто читал жития святых и хоть немного знает историю Православной Церкви, тот должен понимать всю глупость подобного аргумента. Однако, немногие в МП ныне вникают в церковную историю, а если и интересуются, то совершенно теоретически, без каких бы то ни было попыток провести параллели с современностью; более того, появляется новые «аргументы»: «все это было давно», «то были святые», «исключительные случаи», «надо применяться к современности» и т. д. Впрочем, иные представители МП уже решаются и на более радикальные заявления, типа: «Кто такие святые Отцы? Они жили давно, а нам сейчас нужно слушать не мертвых, а живых — святейшего патриарха…»[26]

Далее социологи замечают, что очень характерно для МП плохое отношение не к каким-то группам светской элиты, а к религиозным элитам других церковных организаций, которые являются «главным религиозным “конкурентом”» МП.

«Отношение элиты РПЦ ко всем другим религиям — на порядок хуже, чем у других групп элиты и населения в целом. …Очевидно, как и в случае “полного доверия” церковной элиты к своей собственной организации, мы здесь имеем дело не столько с религией как таковой, сколько с идеологией, порожденной интересами православного духовенства как социального слоя и церкви как института». {95}

То есть, для духовенства МП важна не истинность Православия как таковая, а собственное положение «государственной церкви», и они отрицательно относятся ко всякому, кто может расшатать это положение. Лучше всего элита МП относится к мусульманам («очень хорошее» отношение у 7 %, «очень плохое» у 10 %), затем идут староверы (соответственно 6 % и 9 %), евреи (4 % и 24 %), католики (4 % и 12 %), РПЦЗ (0 % и 16 %), а затем разные сектанты — пятидесятники, свидетели Иеговы, буддисты, кришнаиты (от 0 до 1 % и от 32 до 59 %); самое плохое отношение — к кришнаитам и иеговистам. {Табл. 3.9, с. 96–97} Исследователи отмечают, что «эта иерархия имеет не религиозное основание»: основание для нее — «в степени опасности от данной религии не для душ верующих, а для социального положения РПЦ». {95} В соответствии с этим, «наиболее нелюбимые религии — это религии не более далекие от Православия по своему вероучению, а ведущие наиболее активную пропаганду среди русских», т. е. — наиболее активные «конкуренты» МП. И когда представители МП говорят о традиционности или нетрадиционности тех или иных конфессий или об их «фанатизме» и «сектантстве» (особенно последнее определение широко применяется в МП по отношению ко всем истинно-православным) то под традиционностью понимается «безопасная для РПЦ замкнутость религии в пределах своей национально-религиозной общности», а под фанатизмом — «активный прозелитизм среди русских». {98}

Интересно, что при опросе об отношении к равноправию религий, во всех группах элиты оказался некоторый процент людей, которые одновременно стоят и за равноправие, и за привилегии РПЦ-МП. При этом, естественно, элита МП больше всего стоит за привилегии (79 % «полностью согласны» и 12 % «скорее согласны») и против равноправия (40 % «скорее не согласны» и 22 % «полностью не согласны» с равноправием религий). {100} Подавляющее большинство элиты МП стоит за привилегии для своей церкви. 53 % ее — за преподавание Православия в школе всем ученикам. {101} Это, вместе с высокой степенью доверия к собственной организации, низкой оценкой своих «конкурентов» и малой поддержкой равноправия религий, по мнению исследователей говорит о «едином стремлении РПЦ к положению государственной церкви, утраченном в 1917 году». {102}

Следующий проведенный опрос посвящался оценке качеств собственного народа. С утверждением «русские — религиозные» «безоговорочно согласны» 44 % элиты МП, 15 % неправославной религиозной элиты, 8 % политической, 6 % экономической и 9 % элиты СМИ.

«Совершенно очевидно, — отмечают социологи, — что высокая религиозность русских для элиты РПЦ — предмет веры, ибо никакими эмпирическими измерениями религиозности, да и историческим опытом это не подтверждается. Здесь мы опять-таки видим, что собственно религия для элиты РПЦ является как бы компонентом национально-консервативной идеологии, и предметом веры для нее является скорее эта идеология[27]». {104}

Замечание это очень важное, поскольку оно показывает как раз слабую сторону МП. Авторитет МП в обществе держится не на верности ее православию как таковому, не на православной вере народа и не на убежденности поддерживающих МП политиков в истинности именно Православия, а на вере и тех, и других, и третьих в традиционность православия для России: все — и политики, и большинство народа, и духовенство МП — строят свою деятельность на утверждении, что «русский традиционно должен быть православным». При этом внутренняя сущность православной веры, личный подвиг ради спасения души, становятся совершенно не важны, также как и соблюдение канонов и хранение догматов; важным остается только православный фасад, за которым может скрываться какая угодно сущность.

Характерно, что очень многие люди, по жизни и принципам совершенно неправославные и неверующие, приходят в храм два раза в год — на Пасху освящать куличи и яйца (а очень многие их пекут и красят, хотя и не носят освящать, — как дань традиции) и на Крещение за водой. Главное достоинство крещенской воды, по мнению светских людей, состоит в том, что она «год стоит и не портится». Нам приходилось сталкиваться с некрещеным евреем, который приходил в МП за крещенской водой и изумлялся: «Как это вы ее делаете, что она не портится? У вас, должно быть, крест серебряный, который в нее окунают». Патриархийный священник потратил немало времени для доказательства, что крест, которым он освящает воду, не серебряный, а просто металлический, и что никакого серебра «внутри креста» нет; но еврей остался непоколебим в своем убеждении, что эту воду как-то «делают», отнюдь не имея в виду действия благодати. Некоторые люди берут крещенскую воду домой, чтобы она «год стояла», и даже не пьют ее; такое отношению уже напоминает языческую веру в «охранные талисманы», а никак не православие.

Итак, иерархи МП верят не в Православие, а в «русскую православность», «религиозную традиционность» и в то, что именно МП, а не какая-либо другая религиозная организация, является единственной носительницей этой традиционности; и благополучие МП основано на том, что в это же верит большинство населения страны, независимо от личной веры и воцерковленности каждого. В этом видится своеобразный папизм: не важно, ходит ли человек в церковь или нет, верующий он или атеист, крещен или нет, молится или нет, верит ли он в астрологию или в загробную жизнь, в воскресение или в магию, или во все сразу, — все это не важно, важно лишь, чтобы понятие «русский» ассоциировалось у него с понятием «православный», а понятие «православный» — с МП. Признавай только МП за «традиционную церковь» для России, и притом единственную, — а там можешь верить во что хочешь и делать, что хочешь; только не подрывай авторитета МП! — А не то сразу станешь ее врагом и нарушителем «общественной стабильности»…

Однако, всему когда-нибудь приходит конец. Очевидно, что при подобных установках МП не сможет долго удерживать в себе тех, кто поистине ищут Православной Церкви, Бога и богоугождения, чтобы спасти душу свою. Она может дать человеку все: вес в обществе, материальное благополучие (для клириков), «духовное» украшение «серой жизни», духовную «разрядку», облегчение (= усыпление) совести путем подчинения духовнику, умилительные обряды (вербы, куличи и т. п.), внешне помпезное богослужение, полное попустительство жить в мiрском обиходе со всеми «удобствами», «освященными» служителями культа, различные средства с целью «обезопасить» жизнь (освящение квартир, машин, личных вещей и т. п.)… Только одного она не может дать — понятия о святоотеческом православном христианстве и о том, как спасти душу свою для вечности. И потому ее игра проиграна.

Но тут возникает проблема: да, все это так, но однако многие люди погибают вне истинной Церкви — или потому, что им дурят голову в МП, или потому, что они просто не видят на своем горизонте Церкви, что они не узнают Церкви ни в одной из предстоящих им религиозных организаций. Особенно эта проблема касается молодежи, которая более способна различать ложь и фальшь за внешне красивыми оболочками. Как же привлечь искателей Церкви в Церковь? Или — какова должна быть церковная проповедь, чтобы привлечь ищущих Истину людей и показать, что Церковь, которую они ищут, именно здесь?

 

4. Узкий путь

 

«Царство не от мiра сего» или «утешительница» мiролюбцев?

 

Порой истинно-православные считают, что достаточно лишь пребывания в канонической церковной организации, соблюдения православных обрядов и некоторой «воцерковленности быта» — и тогда спасение практически обеспечено. Иначе говоря, обряды и таинства еретиков не спасительны потому, что у них нет апостольского преемства иерархии и православной веры; мы же спасаемся потому, что у нас истинные таинства и иерархия. И поэтому, конечно, люди должны идти к нам в церковь, а не в МП.[28]

Но почему они «должны» идти к нам? Чтобы привлечь человека, Церковь должна явить им нечто такое, увидев которое человек поймет, что это — царство не от мiра сего, что это нечто совсем другое, высшее, чем все то, что он видит вокруг себя в повседневной жизни и в мiру, что жизнь во Христе не имеет ничего общего с жизнью в мiре сем. Об этом хорошо сказал преп. Макарий Египетский:

«У христиан — свои мiр, свой образ жизни, и ум, и слово, и деятельность свои; инаковы же и образ жизни, и ум, и слово, и деятельность у людей мiра сего. Иное — христиане, иное — мiролюбцы; между теми и другими расстояние велико. …Поелику ум и разумение христиан всегда заняты мудрствованием о небесном, по общению и причастию Святаго Духа созерцают вечные блага; поелику рождены они свыше от Бога… многими и долговременными подвигами и трудами достигли постоянства, твердости, безмятежия и покоя, не рассеиваются и не волнуются уже непостоянными и суетными помыслами: то сим самым выше и лучше они мiра, потому что ум их и душевное мудрствование пребывают в мире Христовом и в любви Духа. …Весьма многие из людей хотят сподобиться царствия без трудов, без подвигов, без пролития пота; но сие — невозможно. …Ибо всякая душа, носящая на себе греховную проказу страстей, если не приступит к истинному Архиерею [Христу], и еще ныне не будет Им уврачевана, не войдет в стан Святых, в Церковь небесную. Как непорочная и чистая, Церковь сия требует душ непорочных и чистых. …Душе, истинно во Христа верующей, должно из нынешнего порочного состояния перейти в состояние иное, доброе, и нынешнее уничиженное естество изменить в естество иное, божественное, и соделаться естеством новым, при содействующей силе Святаго Духа; и тогда может стать она благопотребною для небесного царства».[29]

Между тем, сплошь и рядом христиане ведут жизнь, которую по справедливости и христианской назвать нельзя. Конечно, человек падший и грешный не может в одночасье достигнуть идеала, который изображает св. Макарий и другие отцы. Однако, мы непрестанно должны стремиться именно к этому идеалу и именно теми путями, которые заповеданы святыми отцами. Если человек перейдет в вечную жизнь, не достигнув совершенства христианского, но будет застигнут смертью стремящимся и прилагающим усилия к достижению этого совершенства, то он может надеяться на помилование и даже на венцы, как воин Христов, мужественно боровшийся со страстями, хотя и получавший раны от врага в этой борьбе, стремившийся умом прилепляться к Богу, хотя и не всегда у него это получалось. Господь «и намерение целует». Но часто ли приходящие в храм верующие слышат там учение о борьбе с душевными страстями, об отречении от мiрских пристрастий, о необходимости непрестанной памяти Божией, о том, что цель жизни христианской — это не то, чтобы стать просто «хорошим человеком», добропорядочным и «высоконравственным», а — обожение?.. «Хорошим», «нравственным» человеком, добропорядочным и патриотичным может быть и еретик, и мусульманин, и буддист, но достичь по благодати Господней через личный подвиг и молитву полного соединения с Богом — может только православный христианин. Если мы допустим, что цель христианина — стать «высоконравственным», «достойным гражданином», «патриотом своей родины», «честным», «щедрым» и т. п., то тогда мы никогда не сможем толком объяснить, зачем же нужно быть членом Православной Церкви.

часто за «православный идеал» берут «православие по Ивану Шмелеву», т. е. по дореволюционному образцу. Конечно, если мы хотим дождаться новой революции, то мы можем подражать дореволюционному православию — ходить по воскресеньям «слушать литургию», причащаться только, самое большее, раз в каждый пост, вычитывать утром и вечером положенное правило, исправно приносить в храм в соответствующие дни освящать куличи, вербы и яблоки, — а в обыденной жизни жить так, как живет большинство мiрских людей, иногда при этом выражая сокрушение по поводу «безбожности» окружающего мiра и говоря своим нецерковным знакомым, что «надо ходить в Церковь»[30]…

Церковь существует не для того, чтобы было «лучше и радостнее» жить в мiре сем, а для того, чтобы человек мог отречься от мiра и научиться жить жизнью небесной. Между тем, часто получается так, что человек приходит в храм и находит там все тот же мiр и все те же суеверия, только облеченные в религиозную форму.[31] Мы имеем в виду не те искушения, которые бывают в каждом приходе по немощи и грехам прихожан и церковнослужителей, а то, чему учат в храме, что там выдают за православие.

 

Безчиние, возведенное в правило

 

Чтобы привлечь людей, особенно молодых, в которых так часто можно видеть прямой бунт против мiра сего и его устройства, надо показать им, что Церковь и христианство — действительно не от мiра сего, что православие не дружит, а враждует с мiром сим, что оно призвано не «освящать и благословлять» мiр сей и его институты, но — совсем отлично от него. Только это и может зажечь подлинное стремление к христианской жизни в душе человека, показать ему, что есть что-то высшее, чем вся эта обыденная жизнь. Но то ли мы видим ныне в Церкви? Чтобы ответить на этот вопрос, посмотрим на отношение к центральному моменту всей церковной и христианской жизни, к тому, ради чего «Бог стал человеком», посредством чего «человек становится Богом»[32] — к причащению Святых Таин Христовых.

Православие стоит на учении святых отцов, канонах и догматах — а не на всех подряд преданиях старины, хотя бы и принимавшихся кем-либо из святых: «не должно соблюдать подражания ошибке», — как сказал по этому поводу св. Василий Великий.[33] Православная Церковь учит, что литургия — для причастников, а не для слушателей.[34] Православная Церковь учит, что для христианина праздник — это участие в Евхаристии, а отнюдь не какие-то освященные вербы, яблоки, куличи, множество свечей перед иконами и красивое пение церковного хора. Насколько такое понимание ныне извратилось, можно судить хотя бы по тому факту, что многие священники, блюдущие «традиции Русской Церкви», прямо-таки отказываются причащать народ, например, на Светлой седмице, под предлогом того, что «перед причастием надо поститься, а тут пост запрещен, значит, и причащаться нельзя». Между тем, Правило 66 Шестого Вселенского Собора говорит:

«От святаго дня Воскресения Христа Бога нашего до недели новыя, во всю седмицу верные должны во святых церквах непрестанно упражняться, во псалмех  и пениях и песнех духовных, радуяся и торжествуя во Христе, и чтению Божественных писаний внимая, и Святыми Тайнами наслаждаяся. Ибо таким образом со Христом купно воскреснем и вознесемся».[35]

В этом правиле удивительно кратко и в то же время полно отражено то, как должны христиане праздновать церковные праздники, а также и то, что Причащение и пост напрямую не связаны между собой. Существуют определенные уставы поста, которые следует всем по возможности соблюдать, — и только. Современные же христиане часто поститься по уставу не стараются, просят у священника благословения в пост есть что-либо непостное, праздники отмечают тем, что не причащаются, а только любуются на внешнюю красу богослужения, а на пасху слушают колокольный звон и пение и ожидают скорее разговеться, и так «отпраздновать». И священники их в этом поддерживают!.. Должно быть, те, кто запрещают причащаться, к примеру, на Светлой седмице, воображают, что надо «радоваться и торжествовать о Христе» и «со Христом купно воскреснуть и вознестись», наедаясь куличами и яйцами. Но тогда зачем и литургию служить? Может быть, вместо нее устроить праздничное застолье? Если Церковь полагает в такой-то и такой-то день служить литургию, значит — она зовет всех верных причащаться. Иначе и литургии не было бы. В слове свт. Иоанна Златоуста, читаемом  на Пасху, говорится: «Трапеза исполнена, насладитеся вси. Телец упитанный, никтоже да изыдет алчай: вси насладитеся пира веры: вси восприимите богатство благости». Не очень понятно, как понимают эти слова люди, которые на Пасху не причащаются, — может быть, они думают, что речь здесь идет о разговинах?!..

На это могут возразить: представьте, что будет, если весь этот народ будет за каждой литургией причащаться, перед причастием не поститься, а до него и после — ругаться на работе с сослуживцами, стоять у станка, варить домашним обеды, стирать белье, нянчить детей и т. д.?! «От этого исчезает благоговение перед Таинством». на это можно ответить, что тогда прежде всего «благоговение перед Таинством» должно исчезать у самих священников, которые служат литургию весьма часто, а если у них «чреда», то ежедневно, никогда специально перед причастием не постятся и точно так же вынуждены заниматься мiрскими хлопотами. Между тем, никаких различий в подготовке к причастию между мiрянами и священниками правила не полагают. Получается, что те священники, которые заставляют своих прихожан перед причастием поститься по три дня, а то и по неделе[36], не разрешают причащаться в какие-то периоды (Светлая седмица или, например, первая среда Великого поста) или «слишком часто», сами при этом не постясь перед причастием и одного дня и совершая литургию в любое время церковного года и сколь угодно часто, — как бы говорят сами в себе: «Несмь якоже прочии человецы…» (Лк. 18, 11).

 

«отметаете заповедь Божию, да предание ваше соблюдете…»

 

Можно подумать, что Причастие существует для того, чтобы потом целый день или даже несколько дней бездельничать или «говорить о духовном», сидя на солнышке. Причастие — это то, без чего нельзя жить, чем должен жить, к чему должен постоянно готовиться каждый христианин. Святитель новомученик Серафим (Звездинский) говорил в наставлениях своей духовной дочери: «Для божественной литургии и солнце светит, и луна и звезды тихий свет свой посылают, и земля дает плод свой — да будет св. Агнец на престоле. Весь смысл жизни сей земной ни в чем ином, как в постоянном приуготовлении себя к принятию св. Таин Христовых, молитвенным подвигом, воздержанием, чистосердечным покаянием. В таковом приготовлении к св. Тайнам и в самом причащении св. животворящих Таин Христовых заключается весь смысл жизни христианина. Христианин должен причащаться наивозможно чаще. …Каждую минуту своей жизни помни, что ты готовишься к принятию св. Таин. Что бы ты ни делала, делай с мыслию, что ты скоро будешь причащаться. Надо почувствовать себя черной тучей, чтобы озариться молнией св. Причащения».[37] вот в чем заключается христианская жизнь. Какая-то иная жизнь к христианству отношения иметь просто не может. Жизнь, когда человек неделю «говеет» и «вспоминает грехи», а потом, причастившись, опять падает в ту же пропасть, откуда было вылез, до следующего весьма отдаленного говения, — это не христианская жизнь. Христианство есть ежедневный подвиг, и именно потому подвижнику необходимо частое подкрепление от Подвигоположника — причастие.[38]

«Братия моя, — говорит св. Феодор Студит, — прошу и молю вас — примиритесь с Богом прежде смерти: …око мысли будем иметь бодрствующим, ум сделаем непобедимым, не склоняясь на влечение к страстям; но если и поскользнемся немного, поскорее встанем, многими слезами погашая раскаленные стрелы лукавого и против них выставляя горячую любовь ко Христу. …Много значат слезы, сокрушение и — прежде всего и вместе со всем — причащение святых Таин. Видя, как вы небрежно относитесь к нему, — весьма удивляюсь: если наступает день Господень,[39] то вы подходите к святым Тайнам; если же богослужебное собрание случается в другой день, то вы не подходите совершенно. …И это говорю, совсем не желая, чтобы вы принимали св. Тайны просто и как бы ни случилось. Ибо написано: …Ядый бо и пияй недостойно, суд себя яст и пиет, не рассуждая тела Господня (I Кор. 11, 29). …Но чтобы, горя сильным желанием причащения, мы, насколько возможно, очищали себя и становились достойными дара, ибо предлежащий хлеб есть причастие жизни. …И что спасительнее для души? Даже когда предлагается обычная пища и питье, то не оказывается никого, кто бы отказался принять участие в ежедневной трапезе; а если он не примет участия, то весьма тяготится этим. Когда же предлагается не обычный хлеб, но хлеб жизни, и не обычная чаша, но чаша бессмертия, то мы считаем это дела безразличным и не всячески необходимым. И какого неразумия и безрассудства служит доказательством это отношение!? Но если это и бывало до настоящего времени, то — прошу — будем остерегаться на будущее время, зная силу дара Божия, и, насколько возможно, будем очищать себя и причащаться святых Таин… И это …окажет нам большую пользу, если мы, побуждаясь приготовлением к причащению, сохраним себя в чистоте. При безразличном же отношении к причащению, как мы избежим плена страстей?»[40]

Если человек не может часто готовиться к Причастию по каким-то независящим от него причинам (например, по отсутствию вблизи храма и священника, по болезни, или из-за неудобного графика работы и т. п.), то это одно; а когда он просто не хочет и не считает нужным «чересчур часто» причащаться, потому что это как-то «мешает» увлечениям и занятиям его повседневной жизни, — то это значит, он как бы говорит Христу: «Не хочу я с Тобой соединяться и к Тебе прилепляться, я лучше поделаю то и то…» — т. е. просто добровольно отпадает от Церкви, которая есть Тело Христово.

Св. Николай Кавасила учит о Причащении: «…в нем сообщаемся с самим Богом и Бог соединяется с нами совершеннейшим единением. …Сие таинство есть свет для очищенных уже, очищение для очищаемых еще, помазание для подвизающихся против лукавого и против страстей… Посему мы всегда имеем нужду в сей плоти и постоянно наслаждаемся трапезою, дабы действен был в нас закон духа, и для жизни плоти не оставалось никакого места, и не имела она времени склоняться к земле, подобно тяжелым телам, лишившимся поддержки.[41] …покланяться Богу духом и истиною, и служить Ему чисто — есть дело священной трапезы… Поелику же приемлющие сей дар еще попирают землю и совершают путь, поелику и прахом засариваются, и спотыкаются, и страшатся рук разбойников, то для всех представляющихся им нужд вполне достаточен сей хлеб, — он и силу поддерживает, и служит вождем, и очищает, пока не достигнут туда, где, по слову Петра, хорошо быть человеку (Мф. 17, 4)… Ибо для того соединены мы со Христом через крещение, чтобы ходить во обновлении жизни (Фил. 6, 4)».[42]

учение святых Отцов о причащении излагает Преп. Иоанн Кассиан: «Мы не должны устраняться от причащения Господня из-за того, что сознаем себя грешниками; но еще более и более с жаждою надобно поспешать к нему для уврачевания души и очищения духа, однако ж с таким смирением духа и верою, чтобы считая себя недостойными принятия такой благодати, мы желали больше врачевства для наших ран. А иначе и в год однажды нельзя достойно принимать причащение, как некоторые делают, которые… достоинство, освящение и благотворность небесных таинств оценивают так, что думают, что принимать их должны только святые, непорочные; а лучше бы думать, что эти таинства сообщением благодати делают нас чистыми и святыми. Они подлинно больше гордости высказывают, нежели смирения, как им кажется; потому что когда принимают их, то считают себя достойными принятия их. А гораздо правильнее было бы, чтобы мы с тем смирением сердца, по которому веруем и исповедуем, что мы никогда не можем достойно прикасаться Святых Таин, в каждый господский день[43] принимали их для уврачевания наших недугов, нежели превознесшись суетным убеждением сердца, верить, что мы после годичного срока бываем достойны принятия их».[44]

Как часто верующие тщательно заботятся о том, чтобы как-нибудь не «поработать» в праздник (эта боязнь подчас доходит до суеверий),[45] чтобы вовремя принести освятить куличи или яблоки, украшают храм, готовят всякие «материальные атрибуты» праздника, не заботясь о том, чтобы подготовить душу к исповеди и Причастию. они совершенно не думают о том, что когда Церковь возглашает: «Со страхом Божиим и верою приступите», — а они не приступают, а только глазеют… простите, с благоговением взирают, как священник выносит Чашу и причащает малочисленных приступающих или принесенных младенцев, — они этим нисколько не чтят праздник и не приобщаются к Церкви, а только оскорбляют Бога.[46] «Или раздражаем Господа? Еда крепчайши Его есмы?» (Кор. 10, 22). Долготерпение Божие велико, но не бесконечно: подобное оскорбление Господа в течение нескольких веков кончилось полным крушением Российской Империи, почти полным уничтожением Русской Церкви, — и вот мы имеем то, что есть: скудный остаток православных, рассеянных по всем концам света и часто не понимающих друг друга… Будем ли мы и еще оскорблять Господа, как это делали наши предки, чтобы уже окончательно подпасть Его гневу и совершенному сокрушению и существующего малого остатка? «Сын Человеческий, пришед, обрящет ли Си веру на земли?» (Лк. 18, 8).

Те, кто сегодня пытается возродить православную жизнь по «дореволюционному образцу», рискуют услышать: «Добре пророчествова Исаиа о вас, лицемерех, якоже есть писано: сии людие устнами мя чтут, сердце же их далече отстоит от Мене. Всуе же чтут Мя, учаще учением, заповедем человеческим. Оставльше бо заповедь Божию, держите предания человеческая… отметаете заповедь Божию, да предание ваше соблюдете. …преступающе слово Божие преданием вашим, еже предасте» (Мк. 7, 6–9,13), — ибо может статься, что некоторая часть «русских церковных традиций» имеет отношение к Преданию Церкви точно такое же, как памятные всем установления об «омовениях» и прочих «преданиях» к заповедям Божиим: эти «традиции» точно так же отметают заповеди Божии и преступают слово Божие — церковные каноны и правила, — устанавливая какие-то свои «правила», которые святые отцы называли безумием и неразумием. Вместо отречения от мiра и внутреннего сердечного очищения через умное предстояние Богу в молитве — «освящение» мiрского быта и внешнее соблюдение обрядов, при этом «сердце далеко отстоит» от Господа, кружась в мiрских заботах и похотениях; вместо христианского празднования церковных праздников через причащение Св. Таин — «слушание литургии»; вместо частого причащения — следование каким-то нелепым запретам и правилам, непонятно кем установленным, и т. д., и т. п…

«…В современном монашеском обществе потеряно правильное понятие о умном делании. — писал свт. Игнатий Брянчанинов, — …Удовлетворительнейшее лицо, с которым пришлось встретиться, был монах Никандр, просфирник Бабаевского монастыря, муж благодатный… Он достиг высшего преуспеяния в умной молитве, проходил этот подвиг очень просто, естественно, не был в славе у человеков. Прежде умное делание было очень распространено и между народом, еще не подвергшимся влиянию Запада. Теперь все искоренилось; осталась личина благочестия; сила иссякла.[47] …В России, — потому что христианской верой занимаются очень поверхностно и грубо, идут к познанию Христа семинарией и академией, которых Христос не установил, а оставили очищение себя святыми подвигами, которое Христос установил и заповедал, — пребывают вне истинных, живых понятий о вере Христовой. …В настоящее время — существенная нужда в правильной молитве, а ее-то и не знают! Не знают, что она должна быть орудием и выражением покаяния, ищут наслаждения и восторгов, льстят себе; и орудием, данным во спасение, убивают свои души. Существенно нужно правильное понимание молитвы в наше время! Она — существенный, единственный руководитель в наше время ко спасению. Наставников нет! …В высших пастырях ея [Церкви] осталось слабое, темное, сбивчивое, неправильное понимание по букве, убивающей духовную жизнь в христианском обществе, уничтожающей христианство, которое есть дело, а не буква».[48]

Господь, видя, что вера на Руси вырождается в безбожие, суеверие и даже ереси[49], предпочел сокрушить прогнивший «монолит» Русской Церкви и государства — чтобы спасти хотя бы малый остаток верных. И ныне, намечая пути возрождения церковной жизни, нам надо ориентироваться не на те «традиции», которые как раз и привели к полному ее вырождению (от церковной жизни остался «церковный быт», а от православной веры — «семинарское православие», предлагавшее порой ученикам под видом православного богословия многоразличные ереси[50]), а на православие святоотеческое.

 

Слово Новомученика

 

В заключение приводим выдержки из письма новосвященномученика святителя Марка (Новоселова), написанного им в январе 1924 года своим друзьям. Эти слова священномученика ясно показывают, почему погибла старая Россия и подверглась почти полному уничтожению Русская Церковь, и где пролегает тот узкий и единственно верный путь, по которому следует идти современным православным.[51]

«Милостью Божией, создавшей новые условия жизни для Святой Церкви [после эпохи страшных гонений на первых христиан — Т. С.], враг воспользовался, чтобы оразнообразить борьбу и перенести ее с периферии в центр, из внешней сделать внутренней…

Когда христианство объявлено было государственной, т. е. господствующей религией в Римской империи, огромные толпы римских граждан ринулись и заполнили ограду Церкви по мотивам вовсе не религиозным. Это равнодушное к вере, теплохладное стадо корыстных душ, “искавших не Иисуса, а хлеба куса”, быстро видоизменило состав церковного общества, внеся в него мiрские эгоистические начала жизни, наполнив его мiрским духом.

Не мiр стал царством Божиим, а царство Божие прияло в свое недро мiр и вступило на путь обмiрщения. Вот тогда-то души, действительно ревновавшие об Истине Христовой, жаждавшие спасения и искренно искавшие его, стали отходить от мiра с христианской позолотой или, иначе, от христианства, помазуемого духом мiра сего.

…Брань, открывшаяся в пустынях, была продолжением той брани, которую вели мученики на стогнах градов: только мученичество в пустыне стало более внутренним и добровольным, менее острым и более продолжительным.

…Известна классическая формула, определяющая существо подвижнического жития: “дай кровь и приими дух”. В ней сказано самое существенное о подвижничестве: указаны путь и цель. …На этом фронте, если и бывали поражения в стаде Христовом, то в общем победа целые века оставалась за гражданами Царства Божия… Не то происходило на другом фронте — мiрском.

…одновременно с борьбой на почве вероучения[52] шла последовательная брань князя мiра сего с носившими имя Христово в области повседневной жизни, личной и общественной. Здесь постепенно, но неуклонно враг захватывал все новые позиции, расширяя и углубляя сферу своего влияния в так называемом христианском обществе, в государственной Церкви и христианском государстве.

Сущность борьбы сводилась к подмене подлинного христианства подложным, живого — мертвым, сердечной веры — отвлеченной богословской мыслью, богодейственных богослужебных таин — внешней культовой помпой, внутреннего подвига — лицемерной внешностью, скромного во имя Христово жития — удобствами жизни, духовного воздействия на тех “иже во власти суть” — угодничеством пред ними и т. д. без конца.

…И главное — это повсюдное отступничество покрывалось (“даже до сего дне”) христианским наименованием, а потому не мозолило глаз и не тревожило “христианской совести”.

…Церковь не должна забывать, что она все-таки в мiре, в мiре нечестивом и, по существу, ей враждебном,[53] который при всяком случае стремится и может дать ей почувствовать вражду свою. Ей, пока она находится в условиях мiра сего, не должно мечтать о покое: она должна непрестанно воинствовать под знамением креста.

Вступив на путь “мирного” сожительства с государством, стихией мiрской, Церковь стала забывать свой сверхмiрный характер.

…мученичество, как следствие гонений, и самоумерщвление (Кол. 3, 5[54]), как добровольный подвиг, — суть два …неразрывно связанных образа жития христианского. Может не быть в известную эпоху первого образа жития, но тогда необходим второй (но не исключаемый, впрочем, и первым) — для сохранения истинного русла Церкви, для соблюдения чистой веры, непостыждающей надежды и нелицемерной любви. Когда же отсутствуют в церковном обществе или слишком бледнеют тот и другой образы жития, то это печальный признак духовного омертвения общества и его богооставленности.

И я думаю, что пред разразившейся над нашими головами катастрофой, начавшейся с 1914 года и постепенно углубляющейся, наша Церковь находится именно в этом состоянии быстро растущего падения, растления, омертвения. К ней применимо слово Господне, обращенное к ангелу Сардийской церкви: “Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв” (Откр. 3, 1).

И если вы, мои дорогие, не поленитесь хорошенько припомнить то время и попристальнее всмотреться в тогдашнюю жизнь “святой Руси” сверху донизу…, то едва ли вы, положа руку на сердце, по христианской совести, пожалеете, что “светильник” нашей Церкви был “сдвинут” (Откр. 2, 5) со своего места благодеющею рукою Промысла и отдан (и доселе отдается) на попрание врагам. Нагар на этом светильнике был так велик, копоть поэтому от него была так сильна, что потребовалось Правосудием и милостью Божией бросить его “в великое точило гнева Божия” (Откр. 14, 19; 19, 15), чтобы …очистился светильник и засветил чистым светом Христовым.

Истинно так, друзья мои: жалеть “церкви прошлого” нечего, — это сожаление свидетельствовало бы только о том, что мы живем “плотским мудрованием”, стелемся помыслами по земле, едим пищу “змия” — и забываем Христа, “Божию Премудрость и силу”, забываем, что “наше жительство на небесех есть” (Флп. 3, 20) (не будет, а есть, должно быть теперь), что мы должны питаться хлебом небесным.

…В происходящей разрухе церковной нечего винить “внешних”: виноваты неверные чада Церкви, давно гнездившиеся, однако, внутри церковной ограды. Благодетельной десницей Промысла (а не сатанинской злобой большевиков) произведен разрез злокачественного нарыва, давно созревшего на церковном теле; удивительно ли, что мы видим и обоняем зловонный гной, заливающий “Святую Русь”? …Этот мучительный процесс необходим для очищения и оздоровления тела.

…При отвержении церковным обществом второго образа христианского жития[55] необходимо, для спасения верующих, появление первого[56].

…И скорби, выпавшие на нашу долю, на долю современных чад Церкви, имеют особенно глубокое и спасительное значение: они углубляют ров между верой и неверием; переводят колеблющихся в своем религиозном сознании между Христом и мiром на ту или другую сторону, разрешая богопротивную “теплохладность” или в горячность веры, или в холод неверия; выделяют, выявляют и ставят на свое, свойственное их действительному духовному нутру, место незаконно укрывшихся под кровом православия; они всех заставляют отдать себе отчет в подлинном их уповании (I Пет. 3, 15)…

Не будем тревожиться тем, что Церковь Христова из “господствующей” стала гонимой: по Апостолу, огнем испытывается золото, огненными искушениями — наследие Христово (I Пет. 1, 6–7); …испытаниями очищается и сохраняется “остаток”, предуставленный к вечной жизни (Деян. 13, 48). И потому не будем искать поддержки со стороны мiрской власти, ибо не покровительством государства тверда была Церковь: это покровительство часто обессиливало ее, лишало внутренней мощи, в ней живущей, и искажало подлинный лик ее. Не будем падать духом от умаления числа чад Истинной Церкви, ибо не во множестве их, “имевших вид благочестия, силы же его отрекшихся” (II Тим. 3, 5), обретала Церковь силу свою, — обилие таковых не умножало крепости ее: сила и краса Невесты Христовой — в возлюбленном Женихе ее и “избранных” Им “друзьях Его”.

…Не будем смущаться и неверностью множества пастырей и архипастырей, как явлением неожиданным: это не новость для Церкви Божией, нравственные потрясения которой, исходившие всегда от иерархии, а не от верующего народа, бывали так часты и сильны, что дали повод к поучительной остроте: “если епископы не одолели Церкви, то врата адовы не одолеют ее”.

Не будем недоумевать и пред тем, что часто простецы иноки и рядовые мiряне больше архипастырей обнаруживают не только ревности о деле Божием, но и разума духовного: и раньше “уши народа оказывались, — по словам св. Илария Пиктавийского, — святее сердец иерархов”. Не одними иерархами утверждалась и утверждается крепость Церкви Божией, не ими и не учеными богословами хранится святое достояние ее — Дух Истины, почивший на славных первенцах ее: перенося из века в век свое небесное сокровище, Церковь Христова блюдет его при посредстве тех, имена коих написаны в книге жизни, а не в ставленнических грамотах и ученых дипломах, ибо подлинное самосознание церковное движется не по пути иерархичности и учености, а по руслу святости».[57]